Двадцать второго июня 1941 года Жаров должен был играть Мурзавецкого в спектакле «Волки и овцы» на сцене Малого театра. Вдруг утром на репетицию ворвалась актриса Фадеева с криком: «Война!» Все выбежали на улицу, кругом было полно народу.
Нашу семью отправили в эвакуацию в Алма-Ату. Дина с сыном остались в Москве, ей надо было оканчивать институт. Она работала в школе, преподавала в младших классах, училась. И была хранительницей подвала «Жаровни». Когда начиналась воздушная тревога, соседи спускались в нашу квартиру как в бомбоубежище.
В эвакуации дядя Миша с женой и тещей поселились в одной комнате в «лауреатнике», так в шутку называли дом, где жили известные актеры, режиссеры, писатели: Эйзенштейн, Птушко, Паустовский, Уланова, Черкасов... Остальные Жаровы ютились в тринадцатиметровой комнате в деревенской мазанке без всяких удобств.
В Алма-Ате на Центральной объединенной киностудии даже в разгар войны выпускалось много фильмов. Михаил Иванович пропадал на съемочной площадке. Внешне у них с Полянской все было хорошо, но на самом деле отношения испортились. Дядя Миша часто приходил к нам. Я уже чуть подросла и поэтому запомнила, как он жаловался бабушке на жену и ее мамашу: «Да что это такое? Прихожу после съемок еле живой от усталости, а они пасьянс раскладывают!» Ни внимания, ни еды. Неудивительно, что его союз с Люсей Полянской распался. Правда в этом сыграла роль еще одна Люся — Целиковская.
Дядя тогда играл в фильме «Воздушный извозчик». Его партнершей и стала Целиковская. Она прилетела на съемки осенью 1942-го. Когда по ходу сцены Жаров поднял молодую актрису на руки, он пропал! С этого началась их всепоглощающая любовь. Дядя Миша восхищался Люсей: «Обнимая ее, я соединял два больших пальца — вот какая талия!» Целиковской было двадцать три, он — на двадцать лет старше, почти ровесник своего тестя. За плечами у каждого по два брака — и у Миши и у Люси, несмотря на юный возраст.
Дядя объяснился с женой, и тут же начались ужасные скандалы. Как писала Целиковская: «Поднялась вся бабская свора, которая выдумывала про меня гадости, о которых стыдно писать, вскрывали мои телеграммы и письма, писали ему и мне анонимки». Люся могла показаться кому-то легкомысленной барышней. Как она сама рассуждала: «...конечно, понимаю, с точки зрения общепринятой морали третий муж в двадцать три года — наверное, плохо. Но я считаю, лучше честно уходить, когда чувствуешь, что не любишь больше человека. И что гораздо хуже заводить романы «втихаря».
