— Что для вас самое важное в профессии режиссера?
— То, что все время имеешь дело с талантливыми людьми. Самое сильное впечатление в жизни на меня произвели Иннокентий Смоктуновский и Фридрих Горенштейн. К сожалению, этот удивительный прозаик не так хорошо известен, хотя критики часто называют его Достоевским ХХ века. Человек мощный, оригинальный, бесконечно талантливый, непримиримый ко лжи. Он прожил драматическую жизнь: отца расстреляли за сомнения в экономической рентабельности колхоза, мать умерла в поезде на глазах девятилетнего Фридриха, когда они эвакуировались. Дальше детдом, горный институт, работа на шахте в Донбассе, авария, журналистика и наконец сценарные курсы. Он написал сценарии к знаменитым фильмам «Солярис» и «Раба любви», но при жизни в СССР напечатали только один его рассказ. Безработица и нищета заставили Фридриха Наумовича эмигрировать, но и в Германии Горенштейн особо не прижился, ведь он бесконечно любил Россию и писал о ней. Берлин для него был всего лишь кабинетом, где он много и плодотворно работал. Мы провели в тесном общении два месяца, трудились над экранизацией его романа «Под знаком тибетской свастики» о Гражданской войне, о Белом движении. Это историческое полотно мы собирались снимать в Монголии, где барон Унгерн восстановил независимость и монархию. Но фильм был слишком дорогим, и продюсер не нашел на него денег.
— Что вас связывало с Иннокентием Смоктуновским?
— Пицунда, волшебный оазис, где мы, киношники, были счастливы и беззаботны. Вспоминаю наш узкий балкон, соломенный столик. На нем, конечно, ставридка и молодое вино маджари. С трудом втискиваются пять человек: Иннокентий Михайлович, Тонино Гуэрра с Лорой и мы с женой Анной. Днем я свозил Тонино и его русскую жену в деревню Лдзаа. «Это же Италия моего детства! — восторгался режиссер. — А на родине я уже не могу такого найти». По пустынному пляжу разгуливали огромные черные свиньи, а на старых ржавых качелях стоя раскачивалась девочка лет восьми. Она кричала что-то в пустоту, а в ответ из-за забора отвечала невидимая нам мать. На глаза Тонино навернулись слезы. Он — отличный рассказчик. Лора артистичный переводчик, а мы благодарные слушатели.
Смоктуновский иногда спрашивал что-то о Феллини и Антониони, а уже ночью мы пошли купаться. Я бросился в воду, будучи не совсем трезвым, и уплыл в черноту. Возвращаясь, слышу нервные крики Иннокентия Михайловича:
