Думаю, рецепт создания кассовой картины только один. Если по-настоящему любишь историю, которую рассказываешь, если она тебя по-настоящему волнует, то в результате сможет взволновать и других людей, если передашь им свою эмоцию с экрана.
— Николай Игоревич, в декабре состоится премьера вашего фильма «Нюрнберг». Что заставило обратиться к военной теме?
— В России нет ни одной семьи, которую не затронула бы Великая Отечественная. Мой отец всю жизнь искал могилу погибшего брата — так ее и не нашел. Теперь этим занимаемся мы с моим братом. Дяде исполнилось девятнадцать, когда он погиб под Веной, в городке Лаксенбург. Если в начале войны была полная неразбериха и могилу нашего сорокалетнего деда, военврача, который попал в окружение и погиб под Харьковом, к несчастью, найти просто невозможно, то с могилой дяди другая история. Есть схема братского захоронения, там лежало 38 человек, есть карта его прежнего местонахождения, но могилу перенесли наши похоронные войска на кладбище в Вене. Какое конкретно, мы пока, к сожалению, узнать не можем. Отец в середине 60-х, еще при железном занавесе, умудрился попасть в Австрию, но так ничего и не отыскал. До конца жизни он писал в международный Красный Крест, в поисковые организации — ответы на запросы продолжали приходить, когда его уже не стало... И я много писал: в посольства, в редакции наших газет в Австрии и еще замечательному человеку — исследователю Петеру Сикслю, который составил поименно список всех советских граждан, погибших в Австрии. Он издал книгу, где упоминается имя нашего дяди, там указано, что он погиб в Лаксенбурге. Но где сейчас находится захоронение, так пока и не известно. Мы продолжаем искать.
Я не могу сказать, что увлекался военной историей. Но прикоснувшись к материалу Нюрнбергского процесса, почувствовал, как в нем пульсирует такая сила, энергия, содержится столько смыслов и нравственных уроков, что меня это захватило. Увлекла история, которая придумалась на основе реальных событий, увлекли отдельные сюжетные линии романа Александра Звягинцева «На веки вечные», на основе которого построен сценарий, увлекли исторические линии, параллели, связанные со всем известными персонажами — Романом Руденко, Марлен Дитрих, Германом Герингом. Мне было интересно исследовать, как люди сильные, обладавшие недюжинным интеллектом, становились на сторону зла, почему это происходило, зачем? Как этого избежать? И мне, конечно же, интересен главный герой фильма советский офицер Игорь Волгин — прежде всего потому, что он человек чистый, сильный, искренний, нравственный, настоящий. После войны он оказывается посередине выжженного пространства — и в прямом смысле слова и в переносном, когда многие вещи и понятия, которые он считал незыблемыми, оказались разрушенными изнутри, все важнейшие моральные и нравственные принципы подверглись сомнению, — слишком страшна уродливая реальность войны. Как выживать, как выходить из этого вселенского кризиса? Как найти силы жить дальше, как двигаться вперед, как не впасть в цинизм, неверие или депрессию? Вот что меня волновало.
— Картину должна была прокатывать крупная голливудская компания, поскольку в ее производстве помимо России участвовало несколько стран — Германия, Чехия, Великобритания.
— Ситуация изменилась не только для нашей картины, я очень надеюсь, что новый дистрибьютор справится с прокатом ничуть не хуже, и судьба картины сложится счастливо.
Фильм потребовал колоссальных усилий большого творческого коллектива. Вообще, снимать за границей — а довольно большая часть «Нюрнберга» снималась за пределами страны — всегда очень непросто. Ошибочно считается, что это шикарно, здорово, приятно. Но, как говорил Альфред Хичкок, угольная шахта везде угольная шахта. Когда ты приходишь в павильон или на съемочную площадку у нас или за рубежом, сталкиваешься с одинаковыми проблемами.
Часть моего фильма «Изгнанник» снималась в Америке, это было совместное российско-американское производство. Я все время допытывался у исполнителей главных ролей Энн Арчер и Кипа Пардью, чем отличаются съемки в Америке от российских? В начале двухтысячных мне казалось, что американское кинопроизводство по сравнению с нашим — это нечто космическое. Впрочем, на тот момент отчасти так и было, поскольку у нас после девяностых кинематограф был фактически разрушен. Но обе мои звезды в один голос повторяли, что для Америки создание фильмов такой же трудоемкий и непредсказуемый процесс и он ничем не отличается от съемок в России, — и это оказалось чистой правдой. Вопрос не в том, где снимать, вопрос в том, ЧТО снимать. Я много работал за границей, по-мимо Соединенных Штатов снимал в Испании, Италии, Словакии, Тунисе, Швеции, Великобритании, Австралии... Знаю, о чем говорю.
На «Нюрнберге» пережили чешскую экспедицию. Работали прекрасной группой, но на дворе стояло сложное ковидное время. Каждый раз, выходя на площадку, я не знал, начнем мы съемку или нет: вдруг нас закроют, вдруг что-то ужесточится в санитарных нормах, которые менялись каждый день. В общем, меня не покидало ощущение, что мы движемся над пропастью по лезвию бритвы.
Когда вернулись в Москву, стало как-то проще. Вообще дома снимать легче, ты понимаешь окружающий мир, его закономерности, в том числе и неписаные, понимаешь, что происходит с людьми. В гостях действовать сложнее. Когда продолжили съемки на «Мосфильме», тоже в непростой эпидемиологической ситуации, я почувствовал себя более защищенным. Хотя и в Чехии мы работали без пауз, график был крайне плотным.
