Обо мне особо не расспрашивал, может, что-то в общих чертах. Конечно, он меня тоже жалел, переживал, что моя судьба складывается так непросто. Я ему душу не изливала — когда он задавал вопросы, отвечала. Во всяком случае, одеяло на себя не тянула.
Встретились два одиночества. Мы были похожи своей неустроенностью в жизни — и у него, и у меня не было своего угла. Этих разговоров, может, неделя набралась бы, но все эти ночные бдения, его слезы, мое сострадание им привели нас к близости. Я любила Юру и как мужчину, и как актера, и как человека. Не думала, что у нас будет роман. Так случилось. Пожалели, что называется, друг друга. Без всяких перспектив на будущее — ни у него, ни у меня...
Я никогда не думала, что мы поженимся. Встречались периодически. Далеко ходить не надо — живем за стенкой. Хотя Юра иногда шутливо говорил: «Вот бы ты мне мальчика родила...»
Вся Юрина комната была завешана его рисунками, портретами. Он восторгался картинами Бакста, Лансере, Бенуа. Ему дарили альбомы этих художников.
Богатырев все время носил в кармане маленький альбомчик и что-то там зарисовывал. Картины — это был его мир, в котором он нашел гармонию. В жизни Юра ее так и не встретил. Все время был занят в театре и на съемках. Богатырев уже перешел во МХАТ, где играл роль Фурманова в спектакле «Мятеж». Я ходила по его приглашению на этот спектакль.
Частенько сидела в его комнате. Он рисовал, я вязала.
— Юр, — однажды спросила его, — ты всех рисуешь, может, и меня когда-нибудь изобразишь?
Я не считала себя красавицей: курносенькая, маленькая, но, по-моему, вполне симпатичная.
— Хорошо, Надюша, — ответил он. — Как-нибудь...
И вот однажды сижу за вязанием у окна, а Юра стал быстро набрасывать мой портрет на бумаге. Под его окном рос тополь, и эта зелень отсвечивала на моем лице. Он так и нарисовал меня с зеленым лицом. Но удивительно, что изобразил в шляпе с пером и в платье с пышным воротником.
— Юр, я же совсем не такая!
— Ты себя просто не знаешь. Привыкла относиться к себе как к простушке...
Самое интересное, что мое лицо Богатырев нарисовал за день-два, а каждое перышко на шляпе выписывал неделю...
