Если честно, представляла его совсем другим. А Константин очень спокойный, какой-то свой, лишенный всякой звездности. Он всем интересовался, расспрашивал об учебе, очень удивился, что мне не семнадцать, а уже двадцать два. Ему я призналась, что предложили роль Любы в фильме «Два билета домой», и поделилась сомнениями: стоит ли жертвовать ради съемок учебой. «Ну не знаю, отпустит ли тебя Фильштинский, — засомневался Константин, — а учеба все-таки главное».
СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ
«Троцкий» остался позади, я пошла знакомиться с Месхиевым — режиссером «Двух билетов...». До встречи знала его лишь по картине «Свои» про войну, это сейчас уже пересмотрела все фильмы Дмитрия Дмитриевича. От первых проб я отказалась, но Ирина смогла убедить, что нужно пойти пообщаться, показать себя такому мастеру. И как всегда, оказалась права. Она уже спросила педагогов, отпустят или нет, и объяснила режиссеру, что Скуратова — студентка. На зимних каникулах я сдалась: подготовила монолог и два отрывка и поехала на студию RWS. Зная, что это история папы и дочки, нашла похожий по сюжету текст.
У Дмитрия Дмитриевича я восторга не вызвала: «Сколько тебе, говоришь, Маша, лет? Двадцать два? Что-то старовата... Ну показывай, что умеешь». На мне был килограмм тонального крема, тушь, помада, румяна, Дмитрию Дмитриевичу это не понравилось, и меня отправили все смывать. Когда я появилась со своим настоящим лицом, обсыпанным в тот день простудой, он порадовался: «Ну вот — другое дело, а то намазалась!»
Отрывок сразу не пошел, Месхиев считал, что переигрываю, я начинала стараться еще больше, но получалось все хуже и хуже. Режиссер раз десять выгонял меня в коридор собираться с мыслями, доводя до отчаяния, и ту сцену до конца мы так и не довели. Но к моему удивлению Дмитрий Дмитриевич сказал: «Придешь еще». Как Месхиев потом рассказывал, увидев фотографию, он решил, что я слишком домашняя и ухоженная. И пробы сделал лишь для галочки, особо ничего не ожидая. Но высыпания на лице вдруг сделали меня совсем подростком. А то, что режиссер довел до ручки, обнажило мой внутренний стержень — начала огрызаться.
