Мы сыграли вместе в одном-единственном спектакле — «Ваша сестра и пленница», правда, рассказывая об этой своей работе в интервью, Илзе ни разу меня не упомянула. Я продолжала ждать «сольной карьеры». В итоге предложили выступить в маленьком зале Шиловской галереи, где уместились только друзья и родственники.
Андрис устраивал концерты исключительно для Илзе. Меня приглашали смотреть, а я хотела быть на сцене. И только когда я просила дать мне что-нибудь спеть, разрешали. Сестра по-прежнему горячо уговаривала подождать: «Вот-вот, сейчас, сейчас...» Едва Илзе замечала, что начинаю закипать, тут же придумывала какой-нибудь мини-вечер, давая возможность «выпустить пар». Например благодаря ее протекции спела в маленьком храме на Рублевке, где сидело человек десять. Однажды звонит: «Сегодня мы встретились с одним человеком. Он гений! Услышал о тебе и очень хочет познакомиться». Дает мне координаты. Звоню. «Мария? Да, слушаю! Да. Да-да...» Но каждое последующее «да» звучит все тише. На этом разговор с «гением» закончился.
Я по-прежнему следила за успехами сестры, радовалась за нее, читала все интервью, в которых она говорила о папе. Илзе любила вспоминать о счастливом детстве, похожем на красивую сказку. Вот отец с гастролей привозит им с Андрисом немыслимые американские велосипеды и рюкзаки из меха кенгуру. Вот он оделся Дедом Морозом и с мешком за плечами пришел пешком из Большого театра к семейному очагу. Вот зажигает на елке настоящие свечки. Ее воспоминания заканчивались ровно на том месте, когда он навсегда вышел за порог их квартиры.
Казалось бы, после того как мы начали общаться и подружились, естественно расспросить младшую сестру о последних годах жизни горячо любимого отца. И я готова была это сделать, дать почитать его дневники, где каждая строчка пронизана болью. Но Илзе так ни разу за десять лет и не заговорила об этом. Мало того, если вдруг за столом я начинала вспоминать истории про папу, тут же переводила разговор на другую тему. Как бы давала понять, что говорить про отца может только она, даже когда мы оставались вдвоем. Про училище, спектакли, дружбу-любовь — пожалуйста. А вот на Мариса Лиепу у нее исключительное право: «Он сделал бы так. Он посоветовал бы тебе это». Илзе сочла нужным говорить со мной, учить, как жить, от имени отца. И я смирилась, согласилась на навязанную роль послушной молчуньи, над которой взяла шефство старшая сестра. Она словно сказала мне: «Знай свое место и молчи!»
