Когда удавалось до кого-нибудь добраться, меня спрашивали:
— Вы актер?
Я на такой вопрос не мог ответить положительно, да и сейчас не могу. Считаю нескромным о себе так говорить.
— Я бы вот хотел...
— А раз не актер, чего ж пришли?
Логика железная, с этим не поспоришь.
Единственный показ, который у меня состоялся, был в Театре комедии. Мне помогла его устроить Марина Азизян — художница, с которой познакомился на «Ленфильме». В тот момент в театре главным режиссером был Петр Фоменко. В Театре комедии работал мой одноклассник из Каунаса, он обещал помочь, подыграть. Но когда начался показ, застеснялся меня и самоустранился. Стал делать вид, что не имеет ко мне отношения. Это меня сильно подкосило.
Фоменко обещал подумать, сказал какие-то дежурные слова. Может, в них и была доля правды, но мне не удалось об этом узнать, потому что через месяц он уехал в Москву. Уже насовсем. Потом был Ленконцерт, а моим первым спектаклем в Петербурге через много лет стал «Скупой» по Мольеру режиссера Геннадия Тростянецкого. Тот случайно увидел меня на одной из акций Курехина. Но это уже другая история.
— Что вы помните о Курехине? Он и вправду был гением?
— Во-первых, мне всегда тяжело, когда при мне про кого-то говорят «гений». Я ж тоже себя гением считаю. И когда меня спрашивают: «А как вам было рядом с гением?» — меня это раздражает. Во-вторых, гении — они хорошо просматриваются на расстоянии, по прошествии времени. А те, кто живет рядом с ними, считают их просто людьми. И Курехин для меня тоже был просто человеком. Но необычным.
Наверное, он блестящий композитор, но я не разбираюсь в музыке... Если она гениальная — значит, гений. Его не интересовали биографии и звания. Он просто занимался своими проектами, куда пригласил и меня. А я-то всегда комплексовал, что не окончил театральный институт, то-се... Любой, кого не интересовало, где я учился, уже казался мне сверхчеловеком.
И я с энтузиазмом участвовал в акциях Курехина, где были его знакомые художники, музыканты, поэты. Ему всегда было тесно в любых рамках, он все время искал нечто неординарное. А в конце началась какая-то игра с «красно-коричневыми», которая была многим непонятна. Он стал общаться с Александром Дугиным, написал вместе с ним манифест. Но Сергей любил стебаться, поэтому никто не знал, что Курехин думает на самом деле. Всерьез это было, не всерьез — не заглянуть, а потом он внезапно умер. Такой поворот в конце жизни многих удивил, а кого-то, может, и отвратил. Мне-то хотелось, чтобы Курехин пошел дальше не в музыке, а в своих акциях. Мне казалось, что беганье по сцене в трусах с палками в руках — лишь первый этап. А потом начнется что-то глубокое и серьезное, вторая часть. Но Сергей очень рано умер от редкой болезни — саркомы сердца. Поэтому о том, что было бы дальше, теперь можно лишь гадать.
