Ушаков перепугался: народная артистка с большими связями, вдова самого Фадеева — оплатил Гарику Васильеву гостиницу и выдал суточные. Забегая вперед, скажу, что Ушакова постигла незавидная участь. Быстро прошли времена, когда он предлагал Кторову: «Не нравится, идите на пенсию». Вскоре Ефремов объявил ему самому об увольнении. Ушаков долго сопротивлялся, не отдавал печать, документы, но ему все-таки пришлось уйти, и в скором времени он умер. Олег Николаевич легко расправлялся даже с теми, кто был ему предан. Замдиректора Эдельман жизнь положил, чтобы обеспечить Ефремова всем, построил ему дачу, но тоже был уволен.
Помню, пришел я на репетицию «Сладкоголосой...», прохожу мимо администраторской, здороваюсь со всеми и вдруг слышу, как Ушаков бросает мне в спину:
— С директором поприличнее, поняете ли, надо здороваться.
Была у него такая присказка «поняете ли», которую он вставлял в каждую фразу. Цеплялся Ушаков ко мне, решив, что я в курсе его происков. А я ничего не знал, поэтому спокойно ответил:
— Я с вами поздоровался.
Но Ушаков не унимался, и я психанул, перед глазами все поплыло, вернулся, ногой пнул дверь, взял его за грудки и приподнял по стенке:
— Если ты, старая проститутка, продолжишь со мной так разговаривать, я тебя прибью.
На следующий день мне позвонил кадровик: «Ты не мог послать Ушакова на два дня позже? Твои документы на звание вернули из ЦК».
На первый прогон пришел Ефремов. Степанова с Массальским выложились по полной. Олег Николаевич сказал:
— В целом нормально, но надо еще порепетировать.
— Пора это делать на сцене филиала.
— Нет, она занята.
А я знал, что это не так. Степанова пошла к Ефремову: «Олег, ты знаешь, сколько мне лет? Могу опоздать. Или мы завтра переносим репетиции на сцену, или будет большой скандал». Но выпущен спектакль был благодаря Вульфу. Я лишь со временем понял, что Виталий Вульф не просто переводчик, а доверенное лицо Ефремова, он вмешивался во все, поначалу это бесило. Но в тот раз Вульф предложил дальновидное решение: поставить фамилию Ефремова на афишу в качестве художественного руководителя постановки. Я согласился. Премьера состоялась в последний день перед закрытием сезона. Спектакль шел десять лет на аншлагах.
МХАТ являлся придворным театром, поэтому хочешь не хочешь, а к важным государственным датам, таким, например, как Седьмое ноября, надо было отчитываться спектаклем. Сам Олег Николаевич ставил «Обратную связь» по чудовищной, на мой взгляд, пьесе Гельмана, у него были заняты лучшие актеры, мне достались те, кто ему не нравился. К счастью, эти люди нравились мне. Пьесу «Мятеж» мы написали вместе с Иваном Менджерицким. На роль Фурманова был назначен только что ушедший из «Современника» Богатырев. Юра загорелся, начали работать. На генеральной репетиции Богатырев порвал зал, ему аплодировали коллеги. А Ефремов года три не занимал его в репертуаре, поскольку в театр Юру привел не он, а я. Когда я ушел из МХАТа, Богатырев играл уже двадцать пять спектаклей в месяц. Он никогда не халтурил, не играл вполсилы. В сорок один год стал народным, получил квартиру. Но сердце не выдерживало, Юра крепко выпивал, начались проблемы еще и с психикой. Он звонил мне за пару недель до смерти, жаловался, как ему плохо, одиноко...
За «Мятеж» я был выставлен на Государственную премию, но руководство МХАТа испугалось: вдруг получу? Ефремов не мог такого пережить, все спустили на тормозах. А я не боролся, вспоминал Станицына, который любил цитировать Булгакова: никогда ни о чем не проси, сами придут и сами все дадут.
К другой дате — Дню Победы — мне снова поручили поставить спектакль. На главную роль генерала Панфилова в «Волоколамском шоссе» я предложил Георгия Буркова.
— Ты с ума сошел! Алкоголика, который способен сыграть разве что в эпизоде? Надо талантливую молодежь выдвигать, — возмутился Ефремов.
