По сюжету я, держа в руках банку с рыбкой, сидел в ожидании на темной лестнице. Андрон советовал: «Ты не просто так сиди, а прислушивайся к шумам города: где-то трамвай проехал, а там собака залаяла». Слушал, и на лице появлялись признаки мысли. В одном эпизоде надо было заплакать, а я не смог. Тогда Андрон дал понюхать лук, и слезы потекли.
На съемках я познакомился с артистом Театра Моссовета Владимиром Шуруповым. Когда драматург Исидор Шток написал пьесу «Ленинградский проспект» специально на Николая Дмитриевича Мордвинова (он играл там старого рабочего), потребовался актер на роль его внука. И Володя вспомнил про меня, позвонил: «Коль, у нас есть роль, ты бы пришел в театр, представлю тебя Завадскому».
Главному режиссеру Театра Моссовета я понравился и на следующий день уже репетировал. Поначалу робел перед Мордвиновым страшно. Когда Николай Дмитриевич появлялся в театре, он не шел, а вышагивал, плыл по коридорам. И все замирали, даже рабочие сцены, большие специалисты по части ненормативной лексики, прикусывали языки. Понимали: при Мордвинове никаких пошлостей быть не может.
Мои партнеры, молодые Вадим Бероев и Ия Саввина, произнеся свои реплики, отворачивались и прямо на сцене травили анекдоты. Ну и я с ними. Мордвинов однажды это заметил, пригласил зайти в грим-уборную и там произнес всего лишь одну фразу: «Коля, не уподобляйся Вадиму и Ие, не болтай на сцене». Все, мне этого было достаточно.
Очень скоро спектакль стал, выражаясь современным языком, хитом, публика на него ломилась. За два года, что мы его играли, я успел подрасти, а по сюжету мне надо у деда на коленях сидеть. Саввина шутила: «Ну ты, шпрот-переросток!» Уже съездили на гастроли в Ленинград, Киев, у меня уже текст от зубов отскакивал. И тут на сто двадцать пятом спектакле решил позволить себе импровизацию — дай, думаю, заикнусь для красочки. И сразу же впал в ступор, заикание вернулось, накрыло паническое ощущение катастрофы. Партнеры глядят с удивлением, не понимают: что со мной? А реплик у меня, монологов много. В общем, еле дотянул до занавеса.
Обычно я бежал в свою грим-уборную, обгоняя Мордвинова, а тут поплелся за ним как пришпиленный, пришел, сел за спиной. Мордвинов молчит, отклеивает перед зеркалом усы. На следующий день в афише снова стоит «Ленинградский проспект».
— Николай Дмитриевич, — нарушил я затянувшуюся паузу, — завтра играть не буду! Ухожу из театра.
