Она всех хорошо знала, говорила: у такого-то непременно снимись. Отец был человеком крайне нерешительным. Прежде чем ответить на какое-то предложение, выслушивал маму и испытывал облегчение, когда выбор делали за него. Так он принял и решение о разводе. Да, очевидно, он запутался, а когда мама разрубила узел, просто не сопротивлялся. Хотя в правильности такого поступка он до конца уверен не был, я это знаю.
Мы с папой часто встречались в любимом ресторанчике «Гагра» на Васильевской. Уже после развода как-то договорились там пообедать. Сидели, что-то обсуждали, папа рассказывал смешную историю про какого-то актера. Темы развода и причин, которые к нему привели, старательно избегали. Вдруг папа замолчал, посмотрел мне в глаза и сказал: «Знаешь, Коза, я очень люблю нашу маму.
Наверное, мне не стоило ничего менять в жизни».
Он явно хотел, чтобы я его поддержала, но дело зашло слишком далеко, казалось, все мосты между родителями уже сожжены и прошлого не вернуть. И я промолчала, за что буду корить себя до самого конца. Ведь он тогда ждал от меня слов: «Пап, хорошо, что ты это понял. Немедленно поезжай к маме, сделай все, чтобы ее вернуть! Я поеду с тобой, помогу». Но он не услышал этих слов, а самому ему, как всегда, не хватило решимости. Боялся получить от мамы отказ.
Последний раз мы столкнулись с ним в супермаркете на Тишинке тринадцатого мая 2001 года, за две недели до его смерти. Я и Сергей переезжали на очередную съемную квартиру, поэтому загрузила в тележку посуду, разные мелочи, необходимые в хозяйстве.
Вывернула из прохода между полками и чуть не врезалась в папу. Он обрадовался:
— Коза, что-то ты много набрала.
— Да вот, снова переезжаем. А у тебя, как всегда, кефир, ряженка, сметана?
Ему очень хотелось поговорить, но я спешила на день рождения к двоюродной сестре, быстро распрощалась и ушла. Как сейчас помню, папа был в прекрасной физической форме. У меня и мыслей возникнуть не могло, что с ним что-то случится.
Мы с мамой и мужем были на даче, когда позвонил знакомый: «Николай лежит в Боткинской, у него инсульт».
Тут же подхватились и помчались в больницу.
Отец был в отделении реанимации.
— Мам, в реанимацию никого не пускают.
— Меня пустят.
Мама была последним человеком, кто видел отца живым. Она рассказывала, как подошла к больничной койке — отец был подключен к аппарату искусственного дыхания, лежал худой, небритый — посмотрела в его лицо и поняла: чуда не произойдет. Я сидела на лестнице в невменяемом состоянии, ждала ее. Мама вышла, она пыталась держаться, мне ничего тогда не сказала — не хотела пугать. Мы вернулись на дачу. Звонили в больницу каждый час, узнавали, как папино состояние, получая один и тот же ответ: без изменений.
Утром двадцать седьмого мая мама услышала в трубке: «Николай Еременко умер...» Со мной случилась истерика — рыдала и не могла остановиться. Дядя Саша приехал, вкатил успокоительный укол, и я отключилась. На похороны меня не взяли, опасаясь, что упаду в обморок. Мой муж сопровождал маму в Дом кино, где проходила гражданская панихида. Считаю, хорошо, что я не увидела отца в гробу, помню его живым.
Когда мама с Сережей вернулись, она сказала: «Оля, сядь и послушай. На похоронах отца была женщина по имени Татьяна, у нее есть десятилетняя дочь Таня — твоя сестра». С Масленниковой и Людмилой мама столкнулась у гроба... Известие о том, что у Еременко есть еще одна дочь, стало для нее ударом.