Зубы мне покрасили. Но английский продюсер хотел, чтобы Чонкина играл Михаил Барышников, Рязанов настаивал на Владимире Стеклове. Фильма не случилось. Меня по-прежнему приглашали лишь на небольшие роли. Хотя картины были достойные: «Барабаниада», «Окно в Париж», «Яма»...
При советской власти с сестрами Яша только переписывался. Все попытки съездить в Торонто повидаться с ними оканчивались плачевно. Раз за разом получал отказ, причем без объяснения причин. Полететь за океан стало возможным только с наступлением Перестройки. Едва пришло приглашение, муж заявил:
— Хоть убей, а без тебя не поеду.
— Как? Вы же почти полвека не виделись! А я не смогу, у меня работа.
Но Яшенька буквально силой заставил купить билеты, и мы укатили. Как же со мной возились его сестры! И кормили, и поили, и по магазинам водили. Пробыла я в Торонто всего пару недель. Хотела, чтобы Яша остался с сестрами, пожил за границей в свое удовольствие. Он тогда как раз лишился работы, время не подгоняло. А мне надо было возвращаться в театр. Латыши в Канаде жили коммуной, свадьбы и похороны проводили вместе — в специально отстроенном культурном центре. Якову Яковлевичу предложили его возглавить. Работа была всем на зависть, и Яша уговаривал меня переехать в Торонто. Я отказалась. Написала, что нисколько не обижусь, если он решит остаться в Канаде, благодарю за все проведенные вместе годы и даю ему свободу. Но Яша не захотел оставаться без меня и вернулся в Ленинград. Все вокруг изумлялись: времена тогда Россия переживала смутные, неспокойные, в магазинах было шаром покати.
Множество людей только и мечтали о том, как бы смыться за границу. Но я бы просто не смогла без любимой работы, в чужой стране.
Тут как раз развалился Советский Союз. Латвия стала независимой и начала возвращать бывшим владельцам недвижимость, отобранную при советской власти. Нам пришло письмо: так-то и так, извольте получить наследство — имение своей семьи. Еще вчера считали копейки, а теперь превратились в настоящих помещиков! Артура уже не было в живых, сестры от своей доли отказались, ведь в противном случае им пришлось бы выплачивать неподъемные налоги. Яше как репрессированному налогов насчитали намного меньше.
Муж выписался из Питера, получил латвийское гражданство и уехал хозяйничать.
На поверку наследство оказалось совсем не таким завидным, как на бумаге. Территория огромная, с озером, лесами, полями, но совершенно запущенная. Некогда пивной завод — при советской власти на нем выпускали конфеты — стоит в руинах. Двухэтажный дом, в котором Яша родился, поделен на коммуналки. Местные жители неработают, пьют водку и пакостят.
Я по натуре не собственница. К материальным благам совершенно равнодушна, самой удивительно. Даже когда Яша купил машину — роскошь для нас раньше недосягаемую — нисколько не возгордилась. Автомобиль как средство передвижения стал жизненной необходимостью: добираться до Колберги легче через Псков, и когда вырывалась в Латвию, Яша встречал меня на вокзале на машине.
В первый приезд больше всего впечатлила миска, доверху наполненная спелой клубникой, которая ждала меня на кухне расселенного дома.
Никогда столько клубники за раз не видела: на ленинградском рынке покупать было дорого, а своей дачей мы тогда еще не обзавелись. Именно в Колберги я испытала приливы абсолютного, ничем не замутненного счастья. Однажды мы возвращались из гостей. Стояла глубокая ночь, темнота вокруг — хоть глаз выколи, только звезды с неба манят своим мягким светом. Тихонько плещется озеро, роятся букашки, нет-нет да зачирикает ранняя пташка. Шла, прижавшись к Яше, и, может, впервые в жизни ощутила, что совсем ничего на этом свете не боюсь. Второй раз прилив счастья накатил весной. Мы сидели на втором этаже дома, любовались, как солнце играет на свисающих с крыши сосульках.
Звучал романс Рахманинова...
Коммерсантом муж оказался неважным. Никогда не отличался деловой хваткой, заботы о земле так и не пришлись ему по душе. Яша был мягким и добрым, не мог спросить сполна с работников, прощал долги. Местные жители его полюбили, называли не иначе как «хозяин». Лето мы, как правило, проводили в Колберги. Для латышей день ангела важнее, чем день рождения. В именины мужа, двадцать пятого июля, его приходили поздравить старушки — божьи одуванчики, которые когда-то служили в доме горничными и помнили Яшу маленьким. Это было очень трогательно.
...Сегодня я иногда мечтаю о том, чтобы Яша был негодяем. Вспоминала бы сейчас, как пропивал последние деньги или бил смертным боем, и было бы не так больно.
