Пришлось идти. В гримерной Миронов сел напротив и, глядя мне прямо в глаза, спросил:
— Ты влюбилась?
— Да, — не отводя взгляда, призналась я.
— Я его знаю?
— Нет, Андрюша, ты его не знаешь, — мечтательно улыбнувшись, покачала я головой.
Конечно, он скоро узнал, с кем у меня роман. Миронов и раньше не слишком жаловал Сашку, а теперь к прежним чувствам добавились недоумение и ревность. Во взглядах, которые Миронов бросал на Диденко, я читала: «И что же в тебе есть такого?»
Наша с Сашкой жизнь была сродни американским горкам. Мы страшно ругались, потом сладко мирились, расходились-сходились. Андрей положение на моем личном фронте тщательно отслеживал. Перед началом «Трехгрошовой оперы» стоим за дальним задником, Миронов в темноте берет меня за руку:
— Как у нас дела?
— Хорошо.
— Я рад.
Через неделю — та же «мизансцена» и тот же вопрос:
— Как дела?
— Неважно.
— Так я завтра позвоню?
— Конечно.
Звонит на следующий день, а мы с Сашкой уже помирились. И бедной маме опять приходится врать, что меня нет дома.
Мы с Диденко уже несколько лет были мужем и женой, когда на моем дне рождения, совпавшим с зарубежными гастролями «Сатиры», Андрей произнес тост: «Я хочу выпить за Люсю, за ее красоту, талант и чудесный характер. За Люсину маму — женщину удивительной доброты и мудрости. За замечательного сына Таира и вообще за всех близких ей людей, — сделал паузу и добавил: — Не считая заезжего гусара, — перехватив мой укоризненный взгляд, грустно улыбнулся. — Я пошутил».
