Это одна из причин, по которой уже давно не снимаюсь в кино. Не хочу подводить коллег.
Так получалось, что каждая важная роль наносила мне физический урон. На съемках «Дамы с собачкой» лопнул софит, на «Летят журавли» я упал в воду, напоролся на ветку, и она проткнула мне нос. Шрам остался на всю жизнь. В фильме «Звезда пленительного счастья», где я играл князя Трубецкого, на моей голове сломали саблю — еще одна отметина. На картине «Москва слезам не верит» каскадер не рассчитал силу и я получил мощный удар по гортани.
После спорного Гурова из «Дамы с собачкой» моя карьера висела на волоске... Как раз в это время Даниил Храбровицкий закончил сценарий «Девять дней одного года».
Роль молодого ученого Дмитрия Гусева он писал на меня, был впечатлен моими работами в «Деле Румянцева» и «Летят журавли». Говорил: «Я писал и видел перед собой именно твои глаза...»
Снимать картину взялся Михаил Ромм, а он представлял себе Гусева совсем другим — горячим, с чертом внутри. Во мне он не чувствовал этого потенциала. Но сценарий в Крым, где я еще лечил глаза, все-таки послали.
С первой страницы я понял, что должен это играть. Еще больше хотел сниматься у Ромма. Не думая ни минуты, прыгнул в верную «Аннушку» — москвичонок, купленный на деньги, подаренные Анной Ахматовой, и рванул из Симферополя в Москву. По дороге попал в аварию — не разъехался с одной машиной и погнул крыло.
Прямиком на «Мосфильм», забегаю в кабинет Ромма со словами: «Я хочу сниматься! Здравствуйте, Михаил Ильич!»
Ромм был замечательным человеком, совершенно не подходящим советской власти, и она была бессильна что-то ему запретить. Знаю один его секрет. Когда Михаил Ильич умер, в ящичке его секретера нашли записку: «Я решил начать свою жизнь сначала, что в моем возрасте не так-то просто!» Он написал ее для себя самого, принимаясь за съемки «Девяти дней одного года». И не прогадал. Эта работа стала лучшим фильмом 1962 года, а меня назвали лучшим актером СССР.
Да, за мою долгую творческую жизнь меня немало хвалили и награждали, и все это приятно, но вот особенный трепет вызывает одна вещица, которая хранится в нашем доме много лет.
Это подарок самого Станиславского. Кольцо с дарственной надписью Константин Сергеевич вручил, разумеется, не мне, а моему дяде, актеру Николаю Баталову. Его жена, тетя Леля Андровская, хранила этот подарок как зеницу ока и передала мне, когда я учился в Школе-студии МХАТ. Это больше, чем семейная реликвия, это духовная память!
Жизнь сводила меня с такими людьми, для которых главным счастьем было — умереть на сцене. Мой дядя Николай Баталов, известный по классике — фильмам «Мать» и «Путевка в жизнь», умирая от туберкулеза, играл на сцене МХТ неунывающего Фигаро. В какой-то картине ему нужно было в одном эпизоде выходить из воды, и он торчал по полдня в холодной реке, несмотря на свою болезнь...
