Папе просто требовалось личное пространство. Он копался в этом хламе, как дитя в песочнице. Потом я таскала из тайника запрещенную литературу: Солженицына, Алешковского, Аксенова...
Но мама продолжала себя растравлять. Свою роль сыграло и то, что ее так и не приняла Мария Ивановна. Они с папой были очень близки, он часто ее навещал, но к нам в гости бабушка приезжала всего лишь раз, и то ненадолго. И на ее похороны в Горький папа ездил один. Уже когда выросла, я узнала, что она прикипела к первой папиной семье. Всем сердцем привязалась к Галине Борисовне Волчек, никак не могла ее забыть. И внука-первенца любила больше, чем меня. Маме, естественно, это не могло нравиться.
После маминой смерти писали, что Журкина не разрешала Евстигнееву общаться с сыном. Но какие у нее могли быть страхи — отец сам ушел от Галины Борисовны, да и Волчек маму никогда не обижала. Честно говоря, не знаю, почему до поры до времени мне о Денисе не рассказывали. Видимо, папа встречался с ним где-то на стороне: довольно скоро его отношения с Волчек — сразу после развода, естественно, напряженные — наладились. А в один прекрасный день Денис просто пришел к нам домой. Папа так и сказал: «Это твой брат». И хотя до этого я и не подозревала о существовании еще одного Евстигнеева, восприняла новость спокойно. Возможно, из-за нашей с Денисом разницы в возрасте. Мне было лет десять, ему — семнадцать, для детского восприятия это пропасть, которая исключает какие-то особенно доверительные отношения. Тем более что мы не росли вместе. Но не почувствовала никакой угрозы для себя или обиды за то, что никогда о нем не знала.
Мы начали играть, беситься, он катал меня на плечах. Парень уже тогда был здоровенный: так расшалились, что разбили моими ногами плафон на люстре. Но нас даже не отругали. Помню, мама накрыла на стол, принимала Дениса как дорогого гостя. Но больше он к нам не приходил. Правда, еще через несколько лет мы ездили с папой и братом в Горький. Хотя родственные отношения, к сожалению, так и не наладились. Денис вообще человек не слишком общительный, никогда не стремился к близости. Одно время я проявляла инициативу, но поняла, что это бесполезно. Иногда пересекаемся в театре или на каком-нибудь светском мероприятии: «Привет». — «Привет, как дела?» Не более.
Сегодня я понимаю, что мама была очень одинока.
Дружила только с двумя артистками МХАТа — Светланой Семендяевой и Мариной Добровольской. Возможно, другая женщина нашла бы отдушину в общении с ребенком. Но вышло так, что ее оставил не только папа, но и я. Конечно, не осознанно. Просто так получилось.
С раннего детства я росла активной девочкой, до десяти лет занималась художественной гимнастикой, потом пошла на танцы. Проплясала в «Калинке» шесть лет. Вместе с Катей Стриженовой, тогда Токмань. Ансамбль был почти профессиональный — с серьезными выступлениями, гастролями. Дома я появлялась нечасто.
В подростковом возрасте и вовсе ушла в «отрыв». Однажды к нам в школу приехала ассистент по актерам Киностудии имени Горького.
Спросила: «Девочка, хочешь играть в кино?» Я кивнула. «Мы снимаем картину «Талисман». Ты подходишь на одну из главных ролей. Тут все написала — передай эту бумажку родителям».
Я передала. Каково же было удивление группы, когда через несколько дней меня привез на студию сам Евгений Евстигнеев! На съемках влюбилась в мальчика, который сыграл в «Талисмане» главную роль. Вообще практически перестала появляться дома. Кровь бурлила, раздирали страсти-мордасти. Просто пропадала от любви, мы все время проводили вместе, и было не до родителей. Старалась не вникать в их отношения, сохранять нейтралитет. Вела себя с эгоизмом, присущим молодости.
Что я видела, когда возвращалась домой? Папы чаще всего не было. А мама лежала лицом к стене.