Папе нравилось проводить время в гараже. У него были там приятели, свои мужские интересы. Он вообще не чурался простых людей, любил с ними общаться. Лето мы часто проводили в Плесе, в актерском Доме творчества. Гуляем как-то по набережной, вдруг в земле открывается люк, появляется голова чумазого мужика. Он видит отца и выдает: «О, Саныч, привет! Залезай сюда, у меня есть!» И щелкает себя по шее характерным жестом. Мама захохотала. А папа от неожиданности смутился, начал отнекиваться. Несмотря на славу, он никогда не зазнавался, запросто общался со всеми. Считал, что главное актерское качество — наблюдательность, вот и копил багаж для будущих ролей.
Владлен Давыдов вспоминал, как папа, только что сломавший ногу, предлагал ему слетать в Ялту. Владлен Семенович удивился: — Как ты будешь забираться по трапу в гипсе?
Кто тебя удержит, ведь кругом народ?
— Вот народ и удержит. На него всегда рассчитываю...
Папа был нужен всем. Он много снимался, уезжал на гастроли, просто где-то «зависал»: все вокруг только и мечтали пообщаться с Евгением Санычем. А мама... Она все чаще оставалась одна. Если в моем раннем детстве родители почти не ссорились, то когда стала подростком, это происходило постоянно.
Мама очень переживала, что у нее не складывается карьера. В кино первое время выпадали только эпизоды, как, например, в картине «До свидания, мальчики». Впоследствии она если и снималась, то в одних фильмах с Евстигнеевым. В 1975 году ее приняли во МХАТ, где уже работал папа, но играла мама редко, да и роли были небольшие.
Почему-то она в театре не приглянулась, не пришлась ко двору. А без работы мама просто умирала. Девочкой я не могла этого понять. Казалось бы, не надо идти на службу — и хорошо. Даже радовалась: со мной подольше побудет. Признаюсь, страданий по ролям не понимаю и сейчас. Мы в этом смысле совершенно не похожи. Считаю: есть работа — слава богу, нет — тоже нормально, останется время на дом, на семью.
С годами в своей неустроенности мама все чаще обвиняла отца. Ревновала его к ролям, славе. Страшно обижалась, что папа отказывался замолвить за нее словечко в театре. Не раз слышала, как мама просила:
— Женя, ну скажи Ефремову, чтобы дал новую роль. Ты же знаешь — у меня получится!
— Я не могу. Да он и не послушает. Не принято это в театре, понимаешь? Не-при-лич-но.
— Ну, вы же друзья!
Однако папа был упертый: за «своих» никогда не просил. Давить — бесполезно, он мог послать далеко и надолго.
Масла в огонь подливала бабушка Мария Ильинична. Она жила в Медведково, но часто к нам приезжала. Отец ей никогда не нравился. Оттого, что ушел из первой семьи, что намного старше мамы. Бабушка дочь жалела, но делала это весьма своеобразно: постоянно дула в уши, какой муж нехороший. Приезжая, спрашивала:
— А где Женя?
— На репетиции.
— Это он тебе сказал. А сам, небось, опять где-то шастает. Я бы на твоем месте за ним последила...
Конечно, на маму такие разговоры действовали. Когда отец возвращался, начинала к нему цепляться. Постоянные упреки начисто отбивали у него желание идти домой. Пропадал, не приходил ночевать. Мама ревновала, подозревала во всех смертных грехах.
У папы в мебельной стенке был специальный ящик, куда никто не имел права лазить. Ключ он прятал в потайном месте. Мама ругалась, убежденная, что он хранит в нем что-то порочащее. Меня снедало любопытство. Как-то, оставшись одна, полезла в шкаф, чтобы примерить мамины наряды. Смотрю — из кармана одного из папиных пиджаков торчит ключик. Конечно, тут же полезла в тайник. И обнаружила там... разобранные старые ручки, зажигалки, «бычки» от сигарет, гвоздики, бутылочку коньяка, какие-то фотографии.
