Он всегда был рядом с ней. Вернее, на шаг позади (или в стороне). Не из-за комплексов. Просто так ему было виднее, что нужно той, кому он искренне и преданно служил. Это был его выбор, выбор сильного самодостаточного мужчины — служить женщине, которую он боготворил с восемнадцати лет…
...Полтора года мы не виделись с ним. С того дня, когда он впервые отмечал день рождения Людмилы Марковны без нее.
Потому что Гурченко уже не было в этом мире, на этом свете, который в последние несколько лет стал для нее невыносимо трудным. Мне кажется, что только Сергей «держал», спасал жену от усталости и отчаяния. Из семи дней недели пять были заполнены тем, что он уговаривал ее жить. «Нет, она не капризничала, не истерила — просто говорила, что нужно уйти, потому что ничего не сумела сделать в профессии стоящего. Она спокойно относилась к своим ролям в «Пяти вечерах» и «Двадцати днях без войны». Считала, что с такими режиссерами, как Никита Михалков и Алексей Герман, сыграть достойно могла бы любая другая актриса. А ей хотелось играть в мюзиклах! Люся была уверена, что рождена именно для этого жанра», — сказал Сергей, когда мы с ним встретились в уютном ресторане ЦДЛ, который стараниями Кати Уфимцевой стал любимым практически для всех актеров, режиссеров, литераторов.
Я не могу себе объяснить, почему весь последний год готовилась к тому, чтобы уговорить неразговорчивого, закрытого Сергея Сенина рассказать мне про их семью, про их жизнь, которая для большинства была terra incognita.
И только те, кого они любили-уважали, кем восхищались, могли прийти в этот дом. Старый, с вечно неработающим лифтом, выщербленными ступенями и простыми соседями. А квартира была замечательная! Такая бонбоньерка с антикварной мебелью, кружевными скатертями, широкими подоконниками, на которых стояли урановые безделушки из прошлого века. Уран — особое зеленое стекло — был непонятной и необъяснимой для меня страстью Людмилы Марковны. Она и Сергея потом «заразила». Гурченко охотилась за этими с виду простыми штучками по всей России.
Ей их дарили, привозили, рассказывали, у кого можно купить.
В их квартире я была всего однажды. Мы смотрели только что сделанный Гурченко и Сениным фильм «Пестрые сумерки». Народу на этом «закрытом показе» было немного, человек пять-шесть. И мне было приятно, что я попала в такую замечательную компанию.
Тогда меня удивила Людмила Марковна — никогда не предполагала, что может она быть такой тихо-домашней, такой нежно-радушной, с гордостью показывающей свой любимый дом-мир. Мы были знакомы давно: я ее боготворила и побаивалась, она, как выяснилось, почему-то ценила меня как профессионала, говорила замечательные слова, которые услышать от нее, прямой и резкой, было особенно важно.
Мы встречались на ее юбилеях, премьерах. Приглашал нас всегда Сергей, Сергей Михайлович Сенин — ее муж, вежливый, сдержанный, серьезный. Я сразу узнавала его по телефону: характерная хрипотца и легкий одесский говор. Он всегда был рядом с ней. Вернее, на шаг позади (или в стороне). Не из-за комплексов. Просто так ему было виднее, что нужно той, кому он искренне и преданно служил. Это был его выбор, выбор сильного самодостаточного мужчины — служить женщине, которую он боготворил с восемнадцати лет. Он был моложе ее на двадцать пять. «Я не замечал эту разницу, она считала ее трагической», — сказал он.
Итак, я вошла в ресторан. Сергей сидел почти у входа, в углу. Чуть погрузневший, в черном тонком свитере, через который просвечивал нательный крест.
Пиджак расстегнут, в руках — айфон. На столике чашка дымящегося кофе и рюмка с остатками коньяка. Поздоровались, поцеловались.
— Что вы закажете? — спросил он.
— Немножко коньяку и медовик.
Начали разговор с безопасно-необязательного — работы, актеров, как уже удалось перестроить экономику в Театре Джигарханяна, куда Армен Борисович пригласил Сенина директором. Долго уговаривал: «Сыночка, приходи, это и тебе будет нужно!» Сборол он Сергея: после тяжелого года без Люси Сенин впервые начал работать по-настоящему.
У него по-прежнему грустные глаза, отрешенное лицо. Айфон Сергей положил «яблоком» вверх. Тот возвещал об очередной эсэмэске, но он их не смотрел.