Но, видимо, именно в тот день, за тем столом, пережив трудную для нее информацию, она всетаки решила для себя: пусть их отношения будут продолжаться. В конце концов, ей — хорошо, ему — хорошо, они испытывают друг к другу чтото очень теплое, очень нужное обоим. Но главное... (Сенин чуть стесняется об этом говорить, потому что считает себя недостойным такого Люсиного отношения) Сережа стал ей очень напоминать ее папу, которого, как все знают, она боготворила. Я все время ощущаю его какое-то трепетно-отеческое отношение к жене. Он называл ее «дочкой», и это, как Сергей говорит, не было игрой — он правда ощущал себя старшим и ответственным за нее.
Она никогда не занималась поиском мужчины — всю жизнь искала только отца. Сережа знает, что и Купервейса, бывшего своего мужа, она, как и его, называла «папой».
Может быть, подсознательно ей, вроде бы сильной, гордой, властной, очень важно было почувствовать, что рядом с ней «взрослый», который ее защитит. Но Сергей стал единственным, в ком она, как и в отце, не сомневалась до последней минуты жизни. И когда ей тридцатого марта 2011 года стало совсем плохо, тихо попросила: «Папа, вызывай «скорую».
Все двадцать лет каждый день Люся говорила о своем отце. По разным поводам, иногда веселым, иногда драматическим. Этот человек всегда был рядом, он был третьим, но абсолютно не лишним в их семье. Гурченко прощала Сергею его нерасчетливость, его нерациональность и радовалась тому, как он умеет дружить, как может голову скрутить любому, кто обидит Люсю. Во всем этом она узнавала характер папы.
По поводу «скручивания головы»: если Сенин видел, что кто-то психологически ее травмирует, становился неуправляемым.
Конечно, она потом его отчитывала, но ей явно нравилась его готовность бить по физиономии каждого обидчика. Сенин, человек, в общем-то, добрый и совсем не жестокий, спустил пинками с седьмого до первого этажа какого-то охамевшего журналюгу. И сам испугался — он себя таким не знал.
Это случилось в больнице, где последний раз лежала Люся со сломанной ногой. Именно там «желтая» пресса вела себя абсолютно запредельно — не только с точки зрения профессии, но и моральных норм. Однажды он увидел, что по коридору в зеленом медицинском халате с сумочкой на плече идет девушка и заглядывает в каждую палату.
Сенину показалось это странным — вроде медик, а ведет себя как посторонняя. Он догнал ее, отвел в сестринскую:
— Вы ее знаете? — спросил у старшей медсестры. Та удивилась — она никогда эту девушку здесь не видела. Тогда Сергей схватил сумочку лжемедработника, открыл ее, а там видеокамера. Он достал из нее кассету:
— Что — это?!!
Она:
— А что такого? Мне тоже кушать надо!
Потом Сергей смотрел эти записи: вот она идет по коридору, заходит в одну, другую палату. И доходит до палаты его жены. Люся, маленькая, бледная, беспомощная, лежит на кровати и с удивлением смотрит на вошедшую...
Сенин явно нервничает, рассказывая эту историю, курит и употребляет при этом ненормативную лексику — так вроде легче передать, что чувствовал тогда.
В общем, установили они в больнице дежурство с друзьями круглосуточное. Вернее, друзья менялись, а он там был постоянно.
Я вернула Сережу в настоящее и с присущей мне утомительной для некоторых последовательностью попросила продолжить рассказ о том, как начиналась их общая жизнь с Люсей двадцать лет назад. Я пыталась понять, легко ли было им, взрослым людям, решить, а главное начать жить вместе — ведь это очень трудный, проверочный такой момент — и опасный. Романтика встреч — хорошо, быт, конкретное ежеминутное узнавание друг друга — гораздо сложнее...
Они прошли этот период легко.
Довольно долго Сенин просто приезжал к ней в гости, засиживались допоздна, и Люся предлагала: «Оставайтесь, Сергей Михайлович, чего ехать так поздно!» Бывшая мамина маленькая комната была свободна. Конечно, во всем этом была некая двусмысленность и трудность для Сенина: как вести себя в такой ситуации? Но потом, слава богу, как-то все гармонично разрешилось. С Люсей было легко, потому что она домашняя вела себя очень тактично и деликатно. И только с хамами, тупицами и дураками бывала резка.
Довольно долго они жили в ее квартире, пока не заработали денег на ту, в которой я однажды была. Та, первая квартира казалась ему тогда сказочно роскошной. В ней все было сделано руками Люси: занавески на окнах, кружевные скатерти, даже стулья она обтянула сама.
Она никогда не говорила ему, что он что-то делает неправильно.
«Люся умела все так повернуть, не оскорбительно, не обижая, что я сразу понимал, в чем ошибся.
