А через пару дней мы выступали на корпоративе, и меня, как назло, скрутил приступ адской головной боли. Приезжаю на площадку, а в глазах темно. Ноги подкашиваются. Такое впечатление, что сейчас в обморок грохнусь. Сережка Лавров, надо отдать ему должное, увидев, в каком я состоянии, сразу стал приводить меня в чувство — массировать виски, затылок. А Суханкина бровью не повела. Я реву, хотя делать этого нельзя, на лице уже концертный грим, и ною, как ребенок:
— Пожалуйста, отпустите, ну пожалуйста! Мне плохо!
— У нас так не принято, — говорит Лавров, продолжая меня «реанимировать». — У нас так нельзя.
— Но я не могу выступать!
— Ничего, таблеточку выпьешь и как-нибудь отработаешь.
Дал таблетку и отвел на сцену. И я кое-как отстояла концерт. Не могла ни петь, ни двигаться, только открывала рот и поводила руками. Чувствовала себя каким-то манекеном. А Риту как будто радовало мое полуобморочное состояние. Она в тот вечер болтала без умолку. Рассказывала анекдоты, доверительно и продолжительно общалась с залом. Я бы, наверное, не могла так веселиться, если бы рядом стояла страдающая от боли партнерша. Она же не чувствовала никакой неловкости. Даже не спросила: «Ну, как ты?» А ведь Бога поминает при каждом удобном случае, крестится перед концертами. «Наверное прощения просит», — подумала я как-то раз…
Едем в тур по «югам» — Суханкина перестает меня объявлять.
Если раньше она говорила: «А вот этот хит написала Светлана Разина, она такая талантливая, пишет песни и стихи» и т. д., и т. п., то теперь Разиной как будто не существовало. Рита прославляла исключительно себя и великого руководителя и основателя группы Андрея Литягина. А я была вынуждена объяснять, что написала это, это и это. Такая возможность появлялась только в рамках моего заранее оговоренного блока, когда я пела свои песни и звуковик был вынужден на полную мощность выводить мой микрофон. А потом он его потихоньку «глушил».
Суханкина всячески старалась заткнуть «конкурентку». Роль девочки-подтанцовочки она, видимо, отводила мне с самого начала. Когда пришла в коллектив, Рита сказала:
— Свет, давай, где можно, петь под фонограмму!
Гулькина задолбала своим «живьем». Но это же глупость — петь вживую на морозе или корпоративах. Понимаю, сольные концерты — это святое. Но на днях городов, под дождем и снегом, зачем это нужно?
— Не нужно, ты абсолютно права.
— Слава богу, хоть ты это понимаешь! А Гулькина, дуреха, однажды даже чуть не сорвала съемку на телевидении, хотела петь только живьем.
— На телевидении это нереально, там все снимают под фонограмму.
Она прощупывала почву — буду петь под «фанеру» или нет. А тут нашелся повод: я не успела выучить репертуар, а выступать-то надо. Конечно, помнила старые хиты, которые пела еще при советской власти, но песни девяностых годов и новые, из совместного альбома Гулькиной и Суханкиной, еще не знала.
Чтобы не мучиться с текстами, мне предложили записать материал и на концертах исполнять его под собственную фонограмму. Сказали:
— Когда все выучишь, дашь знать звуковику, что готова, и будешь петь живьем.
— Хорошо, — согласилась я.
Сначала мы с Ритой работали под «фанеру», как она и мечтала, а потом вдруг звезда наша заявила: «Все. Теперь пою только живьем». Кивнула ей: «Пой, я пока еще не выучила материал». Но время шло, я все выучила, подошла к звуковику и сказала: «Можно убирать фонограмму. Я готова». Он ответил «о’кей» и ничего не сделал. На концертах по-прежнему шла «фанера». Еще раз напомнила о себе, и опять ничего не произошло. И я поняла, что живьем Суханкина петь мне не даст…
Коллектив боялся ее как огня.
