Не помню, спал ли я в эти четыре дня плена, что ел и ел ли вообще. Вспоминается только пронзительное чувство сожаления по поводу бездарно прожитой жизни.
В последнюю ночь я услышал какую-то возню, сверху вдруг упала ржавая цепь. Я схватился за нее и полез. Это могла быть провокация, шуточка боевиков, но шанс все-таки оставался. Наверху стоял старик, он молча показал мне рукой направление, я смотрел на него, не зная чего ждать. Он снова махнул рукой, и тогда я побежал, ожидая выстрела в спину. Но было тихо.
Я бежал все быстрее. Откуда только силы взялись? До сих пор не понимаю: где были часовые? Может, все перепились на свадьбе, которую играли в поселке, а может, это я такой фартовый? Бежал молча, хотя от счастья хотелось орать во все горло.
Знал бы, как встретят свои, так сильно не радовался бы...
Меня отправили в особый отдел. «Товарищи» начали метелить так, как не били даже на зоне. Припомнили, что мотал срок, что незаконно попал в ВДВ. Выпытывали, с каким заданием пришел «оттуда». Уже через несколько дней от такого «общения» я ходил под себя кровью. Потом приехал командир полка, увидел, что творится, и просто озверел. Когда же выяснил, что с задания вернулся я один, сам лично пришел, заставил мучителей взять меня на руки и отнести в медсанбат.
Из-за серьезных травм я попал в госпиталь в родном Питере. Но зажило все как на собаке — молодой был. Лежу, думаю: меня вот-вот должны комиссовать, надо чем-то заняться. Учиться пойти? Куда? Школу ведь еле окончил.
Умею разве что балагурить, на гитаре играть да анекдоты рассказывать. Мне бойцы советуют: «Давай в цирковое училище!» Но я-то знаю, что не гибкий, а вернее, деревянный, как Буратино. Нашли в газете объявление, что идут экзамены в театральный институт. Говорят — тебе туда надо. В театральном мире я чувствовал себя как рыба в воде: с десяти лет за сценой БДТ мотался, там в хозчасти работала моя бабушка Тамара Ивановна Кельник. В этот же театр художником-декоратором позднее устроилась и мама: в Перестройку учителям совсем перестали платить. За кулисами мне страшно нравилось, бегал на все спектакли.
Решил: где наша не пропадала! Смылся из госпиталя в ЛГИТМиК на несколько часов. Кроме больничной одежды у меня ничего не было, поэтому в институт привезли на «скорой», договорился с ребятами.
Прихожу в приемную комиссию в тапках на босу ногу, в синей робе с белым воротничком и номером на левом кармане. А там такие живописные абитуриенты роятся: у кого голова нечесаная, у кого брюки рваные, у кого кольцо в носу, на мой прикид никто и внимания не обратил. В комиссии сидел режиссер Дмитрий Астрахан.
Когда очередь дошла до меня, Дмитрий Хананович хмыкнул: «Если бы не номер на груди, можно подумать, что вы из дурдома сбежали!»
Он быстро смекнул, что на мне роба военного госпиталя. Когда я прочитал кусок из «Пиковой дамы» Пушкина и продекламировал стихи Олега Даля, посвященные смерти Владимира Высоцкого, Астрахан говорит: «Ну все, я понял. Обход-то в госпитале во сколько?
Ехать тебе надо». В итоге после прослушивания меня сразу взяли на второй тур. Я его прошел, а третий чуть не завалил.
Астрахан дал мне для отрывка партнершу — юную абитуриентку Сашу Акулову, ныне заслуженную артистку. Она Горонка до сих пор «добрым» словом вспоминает. Отрывок мы подготовили хорошо, только вот на экзамен я опоздал на целый час, проспал. Смотреть наш опус собрался весь цвет Театра Комедии: Игорь Дмитриев, Светлана Карпинская, дядя Миша Светин, с которым я потом работал. В общем, прибегаю в институт, а партнерша стоит и ревет: «Сволочь ты, Марк, такая сволочь!»
Я не растерялся, пулей влетаю в кабинет Астрахана и с ходу начинаю врать: «Дмитрий Хананович, не смог прийти раньше, был на похоронах брата.