Проговорили всю ночь. Вспоминали, как год назад Володя познакомил их с Юрием Любимовым. Папа с мамой ехали через Киев навестить друзей в Мукачево и, зная, что в столице Украины гастролирует «Таганка», задержались там на один день. Сходили на спектакль, а вечером в гостинице были представлены племянником худруку знаменитого театра и провели в беседах с ним несколько часов. Папа был потрясен интеллектом и образованностью Юрия Петровича, мама — «бесконечным человеческим и мужским обаянием». Замечу, что сам Вовка тоже всегда говорил о Любимове с уважением и восхищением. Переживал, если случалось идти против воли главного режиссера. В роли Ивана Бездомного в спектакле «Мастер и Маргарита» Юрий Петрович видел Высоцкого, и никого другого. Но Володя отказался. Категорически.
Какие аргументы он приводил Любимову, очень долго пытавшемуся заставить его изменить решение, я не знаю, но слышала объяснение, данное братом моему отцу: «Я не хочу, чтобы люди проводили параллель между мной и этим бездарным «певцом революции».
Впрочем, разговор о «Мастере и Маргарите» случится между дядей и племянником спустя несколько лет, пока же в мчащемся из Ленинграда в Москву поезде Вовка с горечью сетует на то, что его стихи не печатают, что добиться разрешения на концерт даже в захудалом ДК — огромная проблема. В этом контексте всплывает имя более удачливого «коллеги» — Евгения Евтушенко. И Володя жестко, рубанув рукой воздух, заявляет: «А я никогда не прогибался и прогибаться не буду!»
Дипломатии его пыталась научить Марина.
Это по ее инициативе во Франции покупались подарки для министра культуры Фурцевой.
Володя и Екатерина Алексеевна были хорошо знакомы. Она часто приезжала в театр на спектакли, бывала за кулисами, любила поговорить с ведущими актерами «за жизнь». Однажды спросила у Вовки, нужна ли какая-то помощь. Брат ответил: дескать, моя единственная проблема — воздвигнутая между мной и людьми, для которых пишу свои песни, стена. Фурцева пообещала «непременно что-нибудь придумать», дала «прямой» телефон. В течение нескольких недель Вовка набирал «заветный» номер и всякий раз слышал в трубке голос референта: «Ее вызвали в ЦК», «Минуту назад вышла, но когда вернется, неизвестно». Имей брат хоть какое-то представление об аппаратных играх, уже после пары звонков понял бы: министр избегает встреч.
А Володька все звонил и звонил...
Прочные контакты, переросшие в дружеские отношения, удалось наладить Марине. На одном из приемов она подошла к Фурцевой, сказала пару комплиментов — Влади это умела. А Екатерина Алексеевна была не прочь обзавестись знакомством с очередной западной знаменитостью...
Однажды папа и Володя столкнулись на Спиридоновке. Вовка выходил из машины, увешанный яркими пакетами и коробками. «Вот, — он мотнул головой в сторону «правительственной» многоэтажки, — презенты Фурцевой привез».
Кажется, был немного смущен тем, что дядя Леша его застукал.
Нашей семье после Вовкиных загранпоездок тоже кое-что перепадало.
В основном деликатесы, которых в Москве было не достать. Впрочем, если бы они и появились в свободной продаже, купить их двум военным пенсионерам и студентке все равно было бы не на что. Мне Марина привозила красивую пряжу и модные журналы, из которых я брала фасоны платьев и блузок. Некоторые свои наряды я «слизывала» с тех, что были надеты на Влади. Жадно рассматривала крой, вытачки, вырезы, а потом пыталась соорудить с помощью старенькой швейной машинки что-то подобное. Получивший от КГБ разрешение «спать спокойно» дядя Сеня теперь снохой восхищался. И ролями в кино, и умением водить машину («Вы знаете, что Марине предлагали войти в сборную Франции по автогонкам?!»), и изысканным вкусом. Однажды он выскочил из-за накрытого по случаю семейного праздника стола, сбегал в прихожую и водрузил Маринины сапоги на рояль: «Смотрите, какие «черевички» моя невестка носит!»
За годы замужества — и это отмечали все — Марина Володю хорошо «пообтесала».
У него изменилась речь, появились лоск и элегантность. Однажды мой папа отвесил племяннику комплимент: тебе впору для модных журналов сниматься. Володя рассмеялся и вспомнил про подаренный дядей в конце пятидесятых буклированный пиджак: «Долгие годы он был главной ценностью моего гардероба. Носил не снимая, пока окончательно не обветшал. Когда кто-то из приятелей подкалывал по этому поводу, отвечал: «Да, скудновато. Зато мой папа учится на полковника...»
Вовка опять рассмеялся. И не было в этом смехе ни горечи, ни обиды, ни даже снисходительности.
