А после смерти свекра Майорова оказалась единственной, кто мог решать проблемы осиротевшего семейства, — и вопрос об отделении отпал сам собой. Взрослая замужняя женщина ни дня не пожила самостоятельной жизнью...
Помню, однажды Лена, едва не плача, пожаловалась на свекровь: «Мама, уезжая с дачи на три дня, отключила холодильник. Несмотря на то, что я предупредила: «У меня там белые грибочки заморожены». Тань, ты бы их видела: все маленькие, крепенькие, с ровненькими шляпками! Целое лето собирала. А она взяла и отключила! Открываю холодильник, а там — жижа.
Я даже разозлиться на маму не могу: старый человек, привыкла экономить электричество — что с этим поделаешь?»
Лена очень любила лес, была страстной ягодницей, грибницей. Бывало, каждый найденный боровичок обцелует со всех сторон, восхитится им, как произведением искусства. Замораживала она свои грибочки всегда целиком, расставляла в морозилке аккуратно, один к одному. И переживала так сильно не из-за того, что продукт питания пришлось выбросить, а потому что сэкономленные пара киловатт уничтожили красоту, счастье и результат творческого процесса. Свекрови на испорченные грибочки Лена даже не попеняла. Ничего не рассказала и Сереже. Ненавидя конфликты, ссоры, склоки, она всячески оберегала царившую в доме ровную атмосферу и ни за что не стала бы вбивать клин между сыном и матерью.
Душевный покой Сережи, создание ему условий для творчества Лена считала едва ли не главной своей задачей.
Считала своим долгом оплачивать холсты, краски, багеты. Кажется, больше Сережи гордилась и радовалась, когда огромное полотно, на котором была изображена головка чеснока, купил какой-то коллекционер. То и дело повторяла: «Сереже надо много-много написать, чтобы его по-настоящему, по достоинству оценили. Он обязательно станет знаменитым, его полотна будут нарасхват. Просто люди пока не поняли, какой он талантливый!»
Лене я этого не говорила, но картины Сергея мне совсем не нравились. Допускаю, что кого-то могло заворожить гигантское полотно, где изображены подгнившие половинки персика, — меня нет.
А картины, моделью для которых становилась жена художника, и вовсе пугали. На одном из таких полотен Лена, в глазах которой плескалась граничащая с безумием паника, бежала от чего-то непонятного, страшного, которое, будто морская волна, готово было накрыть ее сзади. Впервые увидев картину, я почувствовала, как внутри все содрогнулось...
Удивительно, но при таком, мягко говоря, не радужном творческом видении «по жизни» Шерстюк был совершеннейшим ребенком. Не раз слышала от Лены: «Вот у меня нет детей, а мне и не надо. У меня Шерстюк вместо ребенка».
От себя добавлю: ребенка бесконечно любимого, в котором все, даже странности, приводило в умиление.
В канун Нового года руководитель ТВ-6 Эдуард Сагалаев попросил нас с Михаилом Мишиным стать ведущими передачи. Известные люди, к которым мы заявлялись в гости, должны были рассказывать веселые истории. Побывав у Зиновия Ефимовича Гердта и Леонида Филатова, съемочная группа отправилась к Майоровой и Шерстюку. Лена заготовила отрывок из монолога Афины — нечто очень важное, граждански звучащее, но поскольку еще только шли репетиции «Орестеи», текст знала слабовато. Начала за здравие, в середине вдруг стала путаться и закончила какой-то ахинеей — впрочем, в стиле Эсхила. В завершение выступления произнесла: «Вот та-а-ак». Посмотрела на меня — единственную, кто распознал отсебятину, — и мы вместе рухнули от хохота под стол. Но еще больше отличился Сережа Шерстюк. Я как интервьюер обращаюсь к нему: — Здесь уже прозвучало много театральных баек.
А у художников есть свои?
— Есть, — кивает Шерстюк. — Очень много. Смешные. Сейчас расскажу. Был такой художник Борис Кипарисов, его все знают. Он знаменит тем, что долго мечтал построить мастерскую хорошую. Поэтому очень много писал картин на продажу. Продавал их, продавал, накопил денег, купил мастерскую. Развесил там самые лучшие картины, пригласил всех посмотреть и умер.
Присутствующие ждут продолжения: дескать, вот сейчас выяснится, что Кипарисов просто напился и при каких-то веселых обстоятельствах «воскрес», но Сережа после паузы резюмирует:
— Все.
Я просительно смотрю на Лену: давай помогай, а она обводит всех победоносным взглядом и подтверждает:
— Да, все.
Я думала — умру от смеха.
