Каким бальзамом лились на душу эти слова!
Здесь я хочу сделать отступление и рассказать о своих родителях. Оба они приехали в Советский Союз из Америки и познакомились в московском интерклубе. Белая и черный. Пианистка и актер.
Если быть точным, маму привезли в СССР родители, когда ей едва исполнилось шестнадцать. Мой дед Милан (серб по происхождению) был одержим коммунистическими идеями. В Запорожье, куда определили семью политического эмигранта на постоянное жительство, его взяли курьером на завод. Полгода Милан учил русский язык, а потом выступил на профсоюзном собрании. Достал из кармана блокнот и начал читать: «Два станка в токарном цехе следует переставить левее — тогда на них будет падать солнце, что улучшит настроение рабочих.
В курилке нужно поставить лавочки, чтобы во время перерыва люди могли дать отдых ногам, ведь им приходится стоять по восемь часов...» Зал встретил выступление американского коммуниста аплодисментами, а вот сидевшим в президиуме товарищам оно не понравилось. До такой степени, что деда арестовали. Следователь, который вел дело, требовал чистосердечного признания: «Вы приехали в Советский Союз, чтобы очернять нашу действительность? Стремитесь доказать, что наши партия и правительство не заботятся о рабочих?»
Дед клялся, что ничего подобного даже в мыслях не держал, но срок все равно получил. Вскоре арестовали и его старшего сына. К счастью, дядя, окончив в Детройте медицинский университет, успел зарекомендовать себя как блистательный врач-венеролог.
Его услугами пользовались даже высокопоставленные чиновники из Киева. Узнав, что доктор томится в застенках НКВД, товарищи использовали «административный ресурс» — и деда с дядей отпустили.
Арест и несколько месяцев тюрьмы развеяли последние иллюзии и сломали Милана. Он умер через несколько месяцев после освобождения. Вслед за ним ушла и бабушка. Она так любила мужа, что не захотела без него жить. В лютый мороз открыла в ванной окно и легла в воду. Вскоре она скончалась от двусторонней пневмонии. Мой отец Вейланд Родд — довольно известный в Нью-Йорке актер — в середине тридцатых приехал в Москву на премьеру фильма, в котором принимал участие. Выйдя из «Националя», он тут же оказался в окружении восторженной толпы. Темнокожему гиганту с ослепительно белой улыбкой жали руку, аплодировали, дарили цветы.
Вернувшись в Америку, он написал письмо Калинину: дескать, хочу стать гражданином вашей великой страны.
На самом деле (да простит меня Бог, если не прав) папой руководили карьерные соображения. Вкусив «славы» на Тверской, он решил, что станет в СССР звездой. Получив от Калинина положительный ответ, Вейланд Родд-старший немедля перебрался в Москву. Полученное в Америке актерское образование брать в расчет никто не собирался — пришлось еще окончить ГИТИС.
Пару сезонов отец поработал в Театре Мейерхольда, потом создал свою труппу, с которой ездил по городам и весям. Снялся в небольших ролях в трех советских фильмах — «Пятнадцатилетнем капитане», «Великом утешителе» и «Томе Сойере».
Когда началась Великая Отечественная, в первый же день отправился в военкомат — проситься на фронт добровольцем. Конечно, ему отказали, сославшись на то, что, оставаясь артистом, он принесет больше пользы своей новой родине. Представляю, как веселились офицеры, когда за отцом закрылась дверь. Высоченный негр в советской военной форме и с трехлинейкой в руках — такого только в разведку!
Отец умер, когда мне было пять лет.
Две мои старшие сестры давно живут за океаном: одна — в Америке, другая — в Канаде. А я остаюсь верен России, которую, несмотря на двойное гражданство, считаю своей Родиной.
Понаровская, кстати, этой моей привязанности никогда не понимала и все шесть лет, что мы жили вместе, уговаривала уехать за океан.
«В Америке ты никому не нужна, — внушал я Ирине.
— Скажи, кто из русских вокалисток или актрис востребован за океаном? Никто. Достойную жизнь я тебе там смогу обеспечить. Но разве ты сможешь жить без выступлений, без публики?»
Понаровская со мной вроде соглашалась, но вскоре снова заводила разговор о переезде.
Я не мог дождаться окончания бракоразводного процесса с Галей, чтобы отвести Иру в ЗАГС. Смею заверить: такой шикарной невесты Грибоедовский еще не видел! Платье с пышной многослойной юбкой из ярко-алого, расшитого золотыми цветами и птицами шелка, живые цветы в волосах...
Жена вообще одевалась как картинка. Обувь, сумочки, шляпы присылали мои многочисленные родственники. Лучшие московские портные, с которыми я свел Понаровскую, развернув отрезы «забугорных» тканей, ахали:
— Откуда такая красота?!!
— А разве эта женщина достойна меньшего? — отвечал я, сияя от гордости.
Спустя несколько лет, когда мы с Понаровской уже расстанемся, Таня Веденеева скажет: «Благодаря Вейланду Родду Понаровская стала единственной европейской женщиной на советской эстраде».
В одном из недавних интервью Ирина заявила, что открыла для меня правильное питание и здоровый образ жизни. Сначала я от такого откровения впал в ступор, а потом полчаса хохотал как сумасшедший: «Вот, оказывается, как дело было!»
Сознаюсь: был соблазн набрать номер и напомнить о визите в Институт курортологии, который состоялся спустя год после того, как мы стали жить вместе.
