Подхватываюсь, бегу. Борис Федорович тычет пальцем в развернутую газету. А там фотография с венчания Аристотеля Онассиса и Жаклин Кеннеди. «Ну, что? Профукала Россия острова! Из-за тебя профукала!»
Вспоминаю себя в конце шестидесятых. Яркая, стильная, молодая. Супруг Борис Якобсон очень меня любил: восхищался, боготворил, гордился, но в то же время не мог не обращать внимания на других женщин. Я частенько перехватывала его заинтересованные взгляды, брошенные вслед какой-нибудь особе. Говорила себе: «Пусть смотрит, не шоры же ему навешивать», однако с каждым днем все яснее понимала — у нашей семьи недолгий срок. Потому и прервала две беременности, за что ругаю себя по сей день. И Бог мне этого греха не простил — не дал потом выносить ребенка от мужчины, которого я очень любила...
Звоночки раздавались все чаще и чаще, но еле слышные, можно сказать «косвенные».
Никаких разборок я не устраивала. Горький опыт разрыва отношений из-за чьих-то слов и собственных догадок у меня уже был. Теперь я стала мудрее. И держалась мудрости до тех пор, пока не застукала дорогого мужа на месте преступления.
Я была очень хорошей, заботливой женой. Даже если возвращалась со съемок за полночь, утром непременно вставала, готовила завтрак, наливала в термос бульон, вертела бутерброды. Вот и улетая в Киев в трехдневную командировку, наварила-нажарила-напекла чуть ли не на неделю. Отбыла в пятницу, а вернуться должна была во вторник. Но так получилось, что кинопроба понравилась режиссеру, как говорится, с ходу, и в понедельник я уже летела в Москву.
Вышла из метро, смотрю: в окне нашей кухни горит свет. Удивилась: «Время двенадцатый час, а Боря не спит...»
Звоню в дверь — муж не открывает. Достаю из сумки ключ, отпираю замок, толкаю дверь — а она на цепочке. Кричу в глубину квартиры:
— Боря, сними цепочку!
Через несколько секунд супруг выглядывает в проем:
— Ой, это ты приехала! А я тебя так рано не ждал.
В голосе, движениях — суета, испуг.
— Скинь цепочку! Я хочу войти!
Наконец я в прихожей. Осматриваю Бориса с ног до головы. Белая рубашка, отглаженные брюки.
— Ты знаешь, а у нас гости!
— он неумело изображает радостное оживление.
— Да что ты! И поэтому так долго не открывал?
— Нет, просто замешкался.
Вхожу на кухню. За столом сидит дама. В возрасте. Очень и очень средней наружности. На столе — торт, конфеты, коньяк. Судя по тому, что бутылка наполовину пуста, подготовительный период хозяином и гостьей почти пройден, и заявись я на полчаса позже, застала бы голубков в постели.
Бросила на стул шляпу, шарф:
— Может, и мне нальете рюмочку?
Гостья засуетилась:
— Конечно, конечно.
— Простите, а как вас зовут?
— Света, — торопливо ответила гостья и тут же поправилась: — Светлана.
Понимая, что выгляжу лет на пятнадцать моложе, я представилась по имени-отчеству:
— Людмила Ивановна.
Пригубила коньяк, поставила рюмку на стол:
— Боречка, уже полдвенадцатого, даме пора домой. Проводи ее, пожалуйста.
Он закивал с такой амплитудой, что казалось, голова вот-вот отвалится: — Да-да, конечно!
Стоя у окна, я наблюдала, как они идут от подъезда к метро.
На Бориной гостье — короткая юбка, обтягивающая толстые бедра и не скрывающая кривые голени. Несовершенство фигуры Светы-Светланы почему-то показалось мне особенно оскорбительным. Схватив подушку, зажала ею рот и взвыла: горько, протяжно — как раненая львица.
Когда через пять минут муж вернулся домой, на моем лице не было ни единой эмоции.
Прямо с порога Борис начал объяснять:
— Это совсем не то, что ты подумала! Между нами ничего не было.
— А откуда ты знаешь, о чем я подумала? — мой голос звучал ровно.
