На время вступительных экзаменов поставили кровати, а в общежитиях шел ремонт. Меня это совершенно не смутило, да и много «наших» из Оренбурга приехало поступать, так что одиноко мне не было. Правда, ничего, кроме этих аудиторий, мы тогда больше и не увидели — ушли с головой в экзамены. Я вообще всегда на экзаменах волновалась. Даже если подготовилась хорошо, от волнения могла ответить хуже, чем знала. Это моя беда была и в школе, и в институте. Но, во всяком случае, экзамены сдала и поступила. И нас недели на две распустили по домам.
В сентябре я приехала учиться, и вот тогда меня институт потряс своим величием. Актовый зал — казалось, красивей в мире нет! Вот сейчас я туда приезжаю — у меня не такое острое впечатление. Это «когда деревья были большими», правда.
А тогда мне казалось — это что-то невероятное. Он действительно был каким-то сияющим, огромным, захватывающим дух. Я помню эти колонны... Аудитории такие большие. Особенно поражали «римские» (их номера писали римскими цифрами), в них полкурса собиралось на лекции. В общем, институт на меня произвел впечатление.
Но, может быть, самое главное — это открытая, товарищеская студенческая атмосфера, в которую я погрузилась. Мы все делали вместе. Помогали друг другу, готовились к экзаменам, отдыхали, пели, учились. Все наслаждались удивительной студенческой свободой, таких потрясающих, глубоких, искренних отношений ни в школе, ни потом на работе у меня не было. На первом или на втором курсе стали возникать первые влюбленности: я кому-то нравилась и мне кто-то нравился...
Но это все было как-то так, мимолетно. Чтобы ночь не спать, переживать, страдать — такого не было. В комнату придешь, если вдруг на вечере с кем-то потанцевала, кто-то тебе что-то сказал, начинаем с девчонками обсуждать: «А он тебе нравится?» — «А ты ему?» Это было так легко, несерьезно.
Студента Бориса Ельцина не заметить на курсе было нельзя. Красивый, сильный, спортивный, душа любой компании. Все наши девочки были в него влюблены или почти влюблены.
Но вот на втором курсе мы были с Борисом на каком-то студенческом вечере, кажется, в честь Седьмого ноября... Да, это была осень. Я помню, что была в каком-то легком пальто и он в плаще, когда мы потом, после танцев, вышли гулять. На вечере мы с ним танцевали... Не знаю, может быть, какая-то симпатия уже была между нами, мы же общались, виделись каждый день, дружили.
Но в этот вечер... Как будто между нами что-то промелькнуло, вспыхнуло. Как искра. Мы прогуляли очень долго и даже поцеловались. По-настоящему. Но это было, как бы это сказать... Без всякого продолжения. Буквально на следующий день у меня такое было ощущение, что мы просто остались друзьями, как раньше.
Нас с ним все время что-то связывало... Это трудно передать словами. Потом, когда уже жили вместе, часто вспоминали: как будто мы должны были быть вместе, такое вот странное ощущение. И в то же время — никакой любви, никакой мысли о будущем, мы были просто хорошими друзьями. Такими «подружками», это он нас так называл. Мы спокойно могли встретиться в коридоре, чмокнуть друг друга в щечку.
И точно так же разойтись. Без всякого волнения. Например, я знала, что ему нравилась моя подружка Люся. За мной ухаживали ребята. Жизнь продолжалась, одним словом!
У меня над кроватью висела фотография парня, с которым я дружила в Оренбурге, можно сказать, у нас был юношеский роман. И вот Борис приходит в нашу комнату, снимает эту фотографию и говорит:
— Чтоб я ее больше не видел!
— Почему? А если он мне нравится?
Ельцин молча убирал фотографию, чтобы ее не видеть, — когда он уходил, я вешала ее назад. И так происходило каждый раз: он приходил и убирал, я возвращала... Потом эта моя влюбленность прошла и фотография тоже исчезла.
В Борю девчонки все время влюблялись, и ему многие нравились.
