О близости до свадьбы не могло быть и речи. А мне двадцать один год, только что вернулся из армии...
Поставив штампы в паспорта, мы с Таней пару месяцев жили у моих родителей, потом переехали к тестю с тещей. Там тоже долго не задержались — сняли квартиру. Все казалось: вот сменим в очередной раз место проживания и на новом создадим-таки настоящую семью. Иллюзии таяли с каждым переездом, пока — накануне первой супружеской годовщины — не растаяли совсем.
Сбор гостей был назначен на четыре часа. Люся не появилась ни в пять, ни в шесть, ни в семь. Я делал вид, что все нормально: развлекал гостей, веселился сам, но получалось как-то неестественно, натужно.
Она приехала в десять вечера, когда кроме меня, папы и мамы за столом оставались только двое моих друзей. Скованность и напряжение исчезли через несколько минут — как только гостья принялась рассказывать о фильме Лукино Висконти «Людвиг», на закрытом просмотре которого была в тот вечер. Потом села к роялю и стала петь. Уверен: в ту ночь наш дом в Люблино не спал — соседи слушали импровизированный концерт, в котором солировала сама Гурченко!
Уже светало, когда я вышел проводить последних гостей.
— Костя, ты устал, возвращайся домой, отдыхай, — сказал один из друзей. — Мне все равно в центр, доставлю Люсю к самому дому в лучшем виде.
— Хорошо, — согласился я и наклонился к окну машины, в которую мгновение назад впорхнула Гурченко: — Люся, ты мне позвонишь?
Она даже не повернулась — сделала вид, что не слышала вопроса.
Машина увезла ее профиль с гордо вздернутым подбородком.
Этот случай Люся не раз мне припомнит: «Ты должен был проводить меня сам, а не отправлять с приятелем! Это оскорбительно и свидетельствует о твоей невоспитанности!» Впрочем, подобные нотации появятся в ее репертуаре только в середине восьмидесятых, когда вместе со звездной болезнью к Людмиле Марковне придет раздражение всем и всеми: мной, моими родителями, собственными матерью и дочерью.
А тогда, летом 1973 года, она все-таки позвонила. Пригласила на «Мосфильм», где озвучивалась картина «Дети Ванюшина».
В ней кроме Гурченко были заняты Борис Андреев, Валентина Серова, Александр Кайдановский. Я сел в уголке и всю смену, не дыша, наблюдал, как работают великие. Запись закончилась поздно вечером, я поехал Люсю провожать. Принимая приглашение «выпить кофе», уже знал, что останусь до утра.
В августе в концертной программе моего оркестра образовался перерыв, и я решил поехать в Севастополь в отпуск. Когда сказал об этом Люсе, она загрустила. Однако отговаривать от поездки не стала. «Да, тебе нужно отдохнуть, — на мгновение задумалась, а потом вскинула глаза, в которых плясали озорные чертики: — А я к тебе приеду! Сейчас закончу свои дела в Москве, а перед тем как отправиться в Ленинград на озвучивание «Старых стен», у меня будет десять свободных дней. Так что — жди!» Я встречал ее в аэропорту и очень волновался.
А если Люсе не понравится флигелек без окон, который нам выделили друзья моих родителей? Что говорить тогда про деревянный нужник с дыркой в полу и чугунный умывальник под увитым виноградом навесом? Вдруг, увидев все это, Люся фыркнет, развернется и улетит обратно?
Мои тревоги оказались напрасными. Все было «замеча-а-тельно». Именно так, с той самой интонацией, которая будет звучать в финале «Вокзала для двоих».
Днем мы купались, загорали, а вечером отправлялись ужинать в один из маленьких прибрежных ресторанчиков. Люся совсем не пользовалась косметикой и всюду носила огромные, в пол-лица, очки — чтобы никто не узнал. Нам обоим очень нравилось это «агентурное» существование — мы принадлежали только друг другу.
Прошла всего неделя, когда, вернувшись с пляжа, она вдруг начала складывать дорожную сумку.
— Ты куда?
— Мне нужно улетать, — лицо мрачное, губы сжаты.
— Что случилось?
