Когда свекор, опустившись на колени, прижался лбом к ножкам лежавшего в «переноске» Никиты, у меня от жалости сжалось сердце. Присела на корточки рядом:
— Папа, никто не будет препятствовать вашему общению с внуком. Я знаю, как вы его любите, как он вам дорог. Гурама от ребенка я тоже не отлучаю — может навещать сына когда захочет.
Ответ прозвучал еле слышно:
— Спасибо.
Из дома мужа я не взяла практически ничего: ползунки и костюмчики Никиты, стерилизатор для бутылочек, кое-что из своей одежды и обуви — все уместилось в два пластиковых пакета. В следующий приезд забрала кроватку Никиты и комодик для детского белья. Ни на что больше я претендовать и не думала, даже не стала подавать на алименты — не хотела, чтобы, давая деньги, Гурам считал, будто имеет на ребенка какие-то особенные права.
Никите было девять месяцев, когда в один из осенних дней отец приехал навестить его не один, а с другом.
С порога заявил:
— Хочу забрать сына в гости. Часа на два.
Я покачала головой:
— Нет.
— Ну чего ты боишься? За рулем будет мой друг, мы устроимся сзади.
— Без меня Никита никуда не поедет. Не горю желанием тебя видеть и общаться, но или со мной, или...
— А кто против? — прервал Гурам. — Собирайся.
Я была уверена, что мы направляемся к родителям бывшего мужа, которые жили неподалеку, но вдруг поняла: машина едет в центр, к дому Гурама. Потребовала:
— Скажи своему другу, чтобы немедленно разворачивался! Никита такую длинную дорогу не выдержит — его начнет тошнить. И у меня нет с собой ни еды, ни сменной одежды.
Сидевший на переднем сиденье Гурам даже не оглянулся. Сказал что-то коротко другу на грузинском — тот прибавил скорость.
У меня началась истерика:
— Останови машину! Мы выйдем прямо здесь!
— Не ори! — бросил через плечо Гурам и, обращаясь к другу, опять заговорил на грузинском. Я не знаю языка, но каким-то шестым чувством, материнской интуицией поняла смысл: дескать, пусть бесится, а я заберу сына, увезу его в Грузию — хрен она его там найдет!
В это время машина притормаживает на светофоре, я открываю дверцу и, прижав к себе Никиту, хочу выпрыгнуть. Гурам оборачивается, хватает сына и тянет к себе. Никитка заходится в плаче. Чтобы не причинять ему боль, разжимаю руку — и тут же чувствую удар в плечо. Гурам пытается вытолкать меня из машины. В грязную жижу на асфальте летят фотографии Никиты, которые везла свекру и свекрови. Вслед за ними — от очередного толчка — оказываюсь на проезжей части я сама.
Машина трогается, на бегу хватаюсь за открытую дверь, висну на ней, пытаясь влезть обратно, и слышу вопль Гурама: «Пошла вон!» Через несколько метров авто тормозит у обочины. Видимо, друг мужа понял, в какую дикую историю по незнанию ввязался и чем это может для него закончиться. Забираюсь в салон, протягиваю руки к Никите — они ходят ходуном. Еще немного — я потеряю сознание. Как сквозь туман вижу, что мы по-прежнему направляемся в центр, но развернуться уже не прошу. Друг что-то резко выговаривает Гураму. В его интонациях слышу: «А если бы она или ребенок погибли — мне из-за тебя в тюрьму садиться?»
Меня продолжает трясти. Смилостивившись, Гурам просит друга остановиться у аптеки, где покупает мне успокоительное. Я высыпаю в ладонь чуть ли не весь пузырек и глотаю одну таблетку за другой.
