— Давайте, действительно, выйдем, — предложил кто-то из гостей.
— Я сказал: курите здесь! — зло отрезал Гурам и посмотрел на меня с вызовом: дескать, схавала ты, детка, грязную обувь — скушаешь и сигареты.
— А я сказала: выйдите!
Муж схватил со стола тарелку с остатками свекольного салата и с такой силой метнул в меня, что, ударившись о стену, она выбила огромный кусок штукатурки. Если бы я не увернулась — в лучшем случае оказалась бы в травматологии.
...С тех пор не проходило дня, чтобы мы не сцепились. Мои ноги и руки были сплошь покрыты синяками. Справедливости ради стоит сказать: ему тоже доставалось — униженно просить пощады я не собиралась.
Почему, когда дом превратился в ад, я продолжала там оставаться? Не знаю. Но уж точно не потому, что боялась лишиться двухуровневого дворца. Гурам, кажется, был уверен в обратном. Я постоянно слышала: «Ты не уйдешь от меня, пока у тебя не будет квартиры, машины и солидного счета в банке!» Иногда казалось: этими словами он пытается меня загипнотизировать, вложить их в мою подкорку.
Брошенную в разгар очередной ссоры фразу: «Ты вспомни, где я тебя подобрал!» не забуду никогда.
— Стоп! — резко оборвала его я. — И где же? Если мне не изменяет память, не под забором в захолустном городишке, а в Москве, на последнем курсе престижного вуза. Я жила в хорошей квартире с родителями — достойными, уважаемыми людьми. Или я что-то путаю?
Наверное, на моем лице появилось глумливое выражение, потому что Гурам едва не сорвался на визг:
— Я твой муж, и ты не будешь со мной разговаривать в подобном тоне!!!
И тогда я послала супруга на три буквы.
Его глаза остекленели от ярости:
— Если еще раз это себе позволишь — пожалеешь!
Зря он так... Мне нельзя приказывать, запрещать и уж тем более — угрожать. Уперев руки в боки и вызывающе улыбаясь, я еще раз десять отправила его по известному адресу. Применив все свое артистическое мастерство — на разные лады, с разными интонациями. Знала: Гурам такого не стерпит и я сейчас действительно получу.
Но желание положить конец дурдому, в котором жила, перекрыло страх.
Вырвавшись из супружеских «объятий», кинулась к телефону — звонить родителям:
— Заберите нас с Никиткой немедленно!
— Вы опять поссорились? — расстроилась мама. — Маша, может, не стоит рубить с плеча — ведь у вас ребенок.
— Не останусь здесь ни минуты! — прокричала я в трубку и бросилась собирать вещи сына.
Сомнений в серьезности моих намерений у Гурама не осталось. Он упал на колени: — Машенька, прости.
Клянусь, больше не то что пальцем тебя не трону — голоса не повышу! Дай мне последний шанс!
Я помотала головой.
Он тут же вскочил и процедил сквозь зубы:
— Ты еще пожалеешь. Приползешь, валяться в ногах будешь.
— Не дождешься! Я почку свою продам, чтобы мой сын ни в чем не нуждался, но у тебя копейки не попрошу! Никогда!
— Ладно, давай сваливай! Но ребенка ты не заберешь!
От этой угрозы у меня чуть не остановилось сердце, но я взяла себя в руки: — Только попробуй мне помешать!
Ты знаешь: один мой звонок — и через пару минут здесь будет отряд спецназа! Меня с ребенком препроводят к машине в лучшем виде, а ты останешься здесь — и вряд ли здоровым и невредимым!
Глаза Гурама, прекрасно знавшего, что я могу это осуществить, снова налились кровью, руки сжались в кулаки. Видимо, поняв, что вот-вот окончательно потеряет над собой контроль и в приступе ярости прибьет меня до смерти, он развернулся и бросился в прихожую. Через секунду я услышала, как хлопнула входная дверь.
Дома у меня с папой состоялся долгий разговор. Поначалу он пытался быть объективным: дескать, ты, Мария, еще та заноза и чтобы ужиться с тобой, надо быть ангелом. Пришлось показать синяки. Лицо отца окаменело, голос стал глухим: «Почему ты раньше об этом не говорила?»
На следующий день мы отправились в нашу квартиру вчетвером: папа, мама и я с Никиткой.
Нужно было забрать детские вещи. Хозяина дома не оказалось — дверь открыли его родители.
— Сын попросил, чтобы мы приехали — встретили вас, поговорили... — начал свекор.
— О чем? — резко спросил отец. — Я вам такую, — он ткнул пальцем в мои синие ноги, — дочь не отдавал. Какая бы она ни была, плохая или хорошая, бить свою дочь не позволю!
Свекор скорбно прикрыл глаза:
— Вы правы. Он не должен был поднимать руку на женщину... Жену, мать своего ребенка.
