Наши посиделки всегда заканчивались чтением стихов. Тарковский начинал с Ахматовой и Пастернака, а завершал непременно поэзией своего отца, добавляя: «Вот не будет Ахматовой, и отец станет первым поэтом России». Толя, кажется, наизусть читал «Евгения Онегина».
Порой всей компанией мы направлялись в ресторан. Конечно, в небольшом городке киношников узнавали сразу. А тем более Ларису, чьи танцы были исполнены пластики и ярко выраженного эротического начала. Как только она переступала порог, оркестр, прерываясь, играл нашу любимую «Буря смешала землю с небом». Несмотря на кустодиевские формы, Лариса прекрасно владела своим телом, заводила весь ресторан. Мужики спешили составить ей пару.
Позднее она рассказывала мне сомнительную историю о том, как занималась в балетной студии Большого театра и сама Майя Плисецкая сожалела, что Лариса была вынуждена бросить студию из-за плохого сердца, сокрушаясь, как много потерял без нее Большой. Мне кажется, что порой у Ларисы просто мешались явь с вымыслом. Но так или иначе, в ней была та манкость, которую остро чувствовал Андрей. Огородникова рассказывала мне, что Тарковский буквально заболевал, если Кизилова отлучалась в Москву.
Съемки вставали, и приходилось звонить, чтобы она немедленно вернулась. Так что директор картины просила ее без крайней необходимости не уезжать. А сама Лариса любила вспоминать, как заводила Тарковского, появляясь в ресторане в окружении мужчин из съемочной группы, когда Андрей вынужденно оставался за столиком вместе со своей законной супругой. Как она рассказывала, сгорая от ревности, Андрей однажды раздавил в руке стакан, сильно порезавшись, в другой раз рванул занавеску с окна. Страсти кипели!
Алкоголь горячил нам кровь. Не скрою, пили в тот период немало, в основном водку. Я тоже с удовольствием приобщалась к их застольям. Когда мы, несколько разомлевшие, покидали ресторан, меня почему-то несло непременно вскарабкаться на дерево. Помню за собой остерегающие окрики Толечки Солоницына: «Оголец, ты куда?» Он относился ко мне с большой симпатией. Наша дружба продолжалась до самой его кончины одиннадцатого июня 1982 года, перед моим отъездом в Голландию, о котором он ничего не знал. Едва ли он одобрил бы мое решение, а волновать его мы не хотели.
— Не было желания ответить на его симпатию?
— Нет, во время практики я была страстно влюблена в замечательного актера и прекрасного человека Колю Волкова. Он был старше меня, романа между нами, увы, не случилось. Так что я была обречена с ним только на духовную близость. Мне вообще свойственно сразу увлекаться людьми, особенно заметно это было в молодости. Я могла втюриться в человека с первых минут общения — не только в романтическом смысле, но и чисто дружески. Так случилось и с Ларисой. Она произвела на меня сильнейшее впечатление: я долго обожала ее, переполненная чувством гордости, что она доверила мне свои сердечные тайны, сделав первой помощницей, подругой и доверенным лицом. Поначалу она казалась только уютной, нежной, заботливой, постоянно говорила, как меня любит и ценит. А уж за то, что Лариса верно служит моему кумиру, я готова была, если потребуется, броситься ради нее на амбразуру.
