На гастролях нашего Театра киноактера в Крыму при размещении в гостинице Алла Ларионова вдруг сказала: «А меня поселите с Ларисой Лужиной». Для меня это было совершенно неожиданно, хотя очень приятно. Только, помню, мелькнула мысль: «А почему Алла со своим мужем, Николаем Рыбниковым, не селится?» Оказалось, они никогда не брали общий номер. Не то чтобы между ними было что-то не так, просто Алла любила показываться мужчинам, в том числе и мужу, во всей красе, и процесс приведения ею себя в порядок никто не должен был видеть.
Ну а отдельный номер в те времена даже актрисе уровня Ларионовой не полагался. Конечно, она могла выбрать себе в соседки любую другую актрису, но Алла выбрала меня. Она говорила: «Ты, Ларка, одной группы крови со мной!» Кстати, Алла очень хорошо чувствовала людей, у нее была развита интуиция. И она повсюду отыскивала «своих» людей. При этом к тем, кто не ее «группы крови», она не выказывала никакого недоброжелательства — просто не общалась с ними. Давая повод говорить, что Ларионова надменная, гордая… А на самом деле она в близком общении была очень простой...
Помню, как я вошла в тот наш первый общий номер в Крыму. Алла принесла с собой один небольшой чемоданчик, наподобие саквояжа. Но когда я всего несколькими минутами позже ее переступила порог номера, там все было устелено ее туалетами. А Алла все доставала, доставала… Я удивилась: «Как у тебя все это в таком маленьком чемоданчике уместилось?» Оказалось, у нее была собственная методика упаковки. Она свои платья сворачивала в рулончики, очень тугие. А таким образом много можно уместить. К тому же такой способ хорош и тем, что не требует глажки — платья практически не мнутся. После так одежду скатывать стали все костюмеры, но в те времена это делала только Алла…
Самое удивительное для меня было то, что, когда мы познакомились, Ларионова еще не была даже заслуженной артисткой, хотя это звание давно заслужила. Никаких «хлопот» по этому поводу она не предпринимала и народной стала только в 1990 году. Да и Николай Рыбников, звезда 50-х, получил звание народного лишь в 80-е годы...
При этом Рыбников давно уже был по-настоящему народным: на наших сборных концертах он пользовался самой большой популярностью... Коля был немного рассеянным, и поэтому с его выступлениями то и дело случались какие-то курьезы. По крайней мере, когда он исполнял песню из фильма «Весна на Заречной улице», то вместо «И здесь, на этом перекрестке, с любовью встретился своей» раз за разом почему-то пел: «С свекровью встретился своей». Ну вот заклинило его! И Алла не раз вставала за кулисы, чтобы в нужный момент подсказать, но он ничего не слышал и все равно пел про свекровь. Или у них с Аллой потом появился такой совместный номер, где они изображали спортивных комментаторов, но комментировали кино. Ну, например, «Пес Барбос и необычный кросс». Там все было написано заранее и рассчитано по секундам, кто что говорит. А Коля, когда был немного не в форме, читал текст очень медленно.
Ему потом Алла выговаривала: «Ну что же ты?» А он невозмутимо отвечал несколько заплетающимся языком: «А что я? Я не виноват. Слишком быстро пленку крутили…» И в итоге зрители все равно основную часть цветов дарили именно ему! Даже больше, чем Алле. Впрочем, эти горы букетов все равно потом отправлялись к Аллиной маме…
Николая Николаевича зрители с восторгом встречали на сцене, но в жизни в те годы он уже мало походил на бравого монтажника-высотника. Он поседел, немножко обрюзг, все время ходил в темных очках. Его не всегда узнавали на улице. Но привычки популярного артиста у Николая остались. Помню, однажды он купил себе чудное пальто цвета кофе с молоком. Оно ему самому очень нравилось, и когда мы возвращались с гастролей на поезде, на каждой большой остановке Коля надевал свое пальто и важно прогуливался по перрону.
Алла, зная Николая, потихоньку вытаскивала у него из кармана бумажник с деньгами и документами и клала на столик. И вот где-то на станции (может, ночь до Москвы оставалась) Коля вышел и не успел вовремя вернуться — поезд тронулся. Он бегом на подножку — тут сзади рука: «Гражданин, нельзя без билета!» Его сняли с поезда два милиционера. Говорят: «Ваши документы!» А документов нету. «Вы задержаны…» Его доставили в отделение.
Напрасно Коля объяснял: «Я Рыбников! Я артист!» — «Какой там еще Рыбников?» — не узнавали милиционеры. При этом лицо им показалось все-таки знакомым, но они решили, что видели его на фотороботе. Ну и посадили Колю в «обезьянник». Ночь он там просидел, а утром пришел начальник отделения, майор — он-то был посообразительнее. Смотрит: в «обезьяннике» артист Рыбников в шикарном пальто. «Николай Николаевич, что случилось?» — «Да вот, меня ваши орлы взяли…»
А мы тем временем подъезжали к Москве. Если честно, Коли мы хватились не сразу, а когда поняли, что его нет, уже не знали, что можно сделать. Кроме всего прочего, у Коли с Аллой в этот день был юбилей свадьбы. Они как раз ехали в Москву, чтоб отпраздновать… В итоге гости пришли — а Рыбникова нет. Правда, он вскоре появился — тот же самый майор организовал ему машину до Москвы. Аллочка потом говорила: «Вот, так тебе и надо! Нечего было хвастаться своим пальто».
Они прожили вместе 33 года, поженившись в 1957-м, а до этого Рыбников лет семь ухаживал за Аллой. Но это история известная… Зато мало кто знает, что, когда они в Минске, где Ларионова снималась и куда Рыбников к ней приехал, пришли в загс, там почему-то забыли Аллу спросить, хочет ли она менять фамилию, и записали в паспорте под фамилией мужа. Алла возмутилась: «Я не собираюсь фамилию менять, вы что?!» Тогда «Рыбникову» у нее в паспорте перечеркнули и от руки написали: «Исправленному верить!» Только когда Ларионовой исполнилось 45 лет, она поменяла наконец этот паспорт...
Что касается детей — они получили фамилию отца, в том числе и Алена — старшая дочка Ларионовой, которую Рыбников удочерил. Для Николая самой большой радостью было, что обе девочки очень похожи на Аллу. Я помню, мы ездили на юг, и там бегали вокруг нас такие две Аллы с кудряшками, а Ариша даже говорила ее голосом! Конечно, как и всем актерским детям, родителей девочкам временами не хватало, те уезжали из Москвы на долгие недели. Дома оставались мама Аллы и их многолетняя помощница Сима.
Маму я никогда не видела, но знаю, что они с Аллой были в очень хороших отношениях. Аллочка рассказывала, что мама у нее работала завхозом в детском саду, часто брала ее, маленькую, с собой в сад, а летом — в детский лагерь. И Алла была таким красивым ребенком, что к ее маме то и дело подходили ассистенты режиссеров, которые искали детей для съемок. Но та всем отказывала. И все равно, когда Алла была еще школьницей, ее поставили на учет в актерском отделе «Мосфильма», приглашали в массовку. Так для нее все и началось… Однажды после долгих гастролей Алла вернулась в Москву, а маленькая дочка, увидев ее на пороге, назвала «тетей».
Ларионова это тяжело переживала, горько плакала. После этой истории бабушка поместила в гостиной портреты родителей и говорила Алене и Арине: «Вот папа! Вот мама!» «Папа» — это, конечно, Рыбников. Об отце Алены, Иване Переверзеве, в семье не говорили ни слова. Всегда считалось, что ее отец — Рыбников, и, в сущности, это так и было. Алена выросла хорошим человеком, получила профессию режиссера-монтажера, рано стала самостоятельной. Мы с ней до сих пор дружим — у нас дачи рядом. Благодаря Аллочке, которая эти дачи «пробивала»…
А вот младшая дочь была слишком сильно привязана к отцу. И когда Коли не стало, она так и не оправилась, ничего ей не хотелось, какое-то равнодушие появилось. И как Алла ни старалась, не смогла ей помочь. В результате Арина не намного пережила мать…
Надо сказать, что, хоть Рыбников был невероятно любящим мужем и отцом, в их семье все-таки не принято было демонстрировать чувства. Николай этого стеснялся. И в доме ему всегда нужна была своя территория. Он не раскрывался перед близкими до конца: умный, начитанный человек, а почти все время молчал… Рыбников был такой «вещью в себе». Вот они с Аллой и селились на гастролях в разные номера. А на пляже, помню, Коля располагался чуть поодаль, в темных очках, с книжкой. Ни с кем не разговаривал. А мы с Аллой и другими актрисами в своей компании, болтаем. И это было нормально…
Несмотря на внешнюю отчужденность, он жену обожал. А она — как бы так посмеивалась, относилась к нему ласково-снисходительно. Например, Алла великолепно умела рассказывать анекдоты. Помню один, который я часто от нее слышала. Идет по набережной дама с собачкой. Навстречу мужчина: «Что, сучку выгуливаете?» — «Нет, это кобелек». — «А я у него и спрашиваю». Даже те, кто много раз слышал этот анекдот, не могли удержаться от смеха: Алла очень талантливо изображала персонажей этой простенькой истории.
Но когда Коля пытался при гостях, за столом рассказать что-то смешное, он все путал, терял нить, в результате никто не смеялся. И Алла ему говорила: «Коля, помолчи! Ты все равно не расскажешь как надо». Рыбников не спорил, но изредка ронял какое-то свое скупое мужское слово — и Алла мгновенно понимала, что вот сейчас нужно ему уступить, а то может что угодно случиться.
У Аллы вообще был легкий характер. Она, например, совсем не ревновала мужа. С юмором относилась к тому, что Нонна Мордюкова, которая ездила с нами, была трогательно влюблена в Николая. Да и я ей могла спокойно рассказать, как Коля решил поухаживать за мной на гастролях. У меня была какая-то творческая встреча в небольшом приволжском городке. И там же по своим делам был Рыбников. Гостиница одна. И Коля мне говорит: «Лариса, приходи ко мне вечером в номер в гости». Я думаю: «Что бы это значило? Неужели он решил за мной поухаживать?» Ну, пришла. Там стол накрыт — бутылка портвейна, что-то типа «Три семерки», яблоки. И все! Тут выходит Коля — в спортивных штанах с оттянутыми коленками, в майке голубовато-сероватого цвета. И стал мне наливать этот портвейн. Вот и вся романтика! Я про себя посмеялась, и когда Алле этот случай рассказывала, она тоже хохотала.
Сам-то Николай Аллу ревновал. Как-то в общей компании она познакомилась с космонавтами, среди которых был Юрий Гагарин. Рыбников сначала с восторгом расспрашивал Гагарина о космосе, но когда тот вдруг сказал: «Коля, отдай мне Аллу!» — шутки не понял, насупился. И больше с Гагариным, которому Алла и правда очень нравилась, они не общались. Но поклонников у Ларионовой все равно было множество…
В их большой кооперативной квартире в Марьиной Роще, переделанной из двух соседних, не переводились гости. Обставлено там все было во вкусе Аллы, которая любила светлое. В ванной была положена светло-голубая плитка, гарнитур на кухне — кремового цвета. И еще давнюю мечту они с Колей осуществили — сделали камин, правда, кажется, декоративный. Почетное место в квартире занимали фотографии Аллы с кинофестивалей — кого там только не было! Как напоминание о коротком, но ярчайшем периоде славы Ларионовой.
В 1953 году, после выхода фильма «Садко», Ларионову отправили на Венецианский кинофестиваль, о котором она всегда вспоминала с удовольствием. Алла тогда была несказанно хороша, и в Венеции ее сразу все заметили, называли ее «золотое солнце». Кроме всего прочего, она еще и остроумием блистала. Ее, например, однажды наивно спросили: «А вы видели Ленина?» — «Да, видела». — «О чем вы с ним разговаривали?» — «Он, как всегда, лежал и молчал». А одна пожилая заграничная актриса спросила ее: «Как называется крЭм, которым вы пользуетесь, милочка?» — «КрЭм называется молодость», — ответила Алла.
В то время советским артисткам, не имеющим ничего, приходилось держаться наравне с западными звездами. У нас даже вечерних платьев не было, чтобы выйти на красную дорожку. Но Аллочка, как и ее героиня в «Анне на шее», «могла из старого платья сделать новое, мыть в бензине перчатки, брать напрокат драгоценности…». Она сама расшивала себе платья бисером и блестками — получалось и красиво, и оригинально.
Ну а потом у Аллы, одной из первых в СССР, появилась настоящая норковая шубка. И даже был человек, который эту шубу за ней носил, — молодой журналист, ухаживавший за Аллой. Помню, как она, заходя в помещение, всегда небрежным жестом сбрасывала свою шубку куда придется. А он подхватывал и трогательно прижимал к груди, как будто саму Аллу обнимал. Таких пажей у нее было много. Алла могла бы все-все в этой жизни иметь, если б она захотела, если бы попросила…
Она была так безусловно хороша, что ее приглашали сниматься даже в Голливуд. У нас сейчас многие актрисы рассказывают о приглашениях из Голливуда. Сейчас-то легко такое говорить, но на самом деле не всем предлагали. Точно знаю, что в Голливуд приглашали Самойлову и Ларионову… А вот у меня, например, такого не было. Алле прислал вызов сам Чарли Чаплин, но телеграмму ей даже не показали. Все это осело в органах, они же за Ларионову отвечали: «Ее график расписан на двадцать лет вперед!» Это было вовсе не так. Хотя после фестиваля она еще снялась в двух хороших, больших ролях...
Воспоминания о съемках в «Анне на шее» у Аллы были прежде всего связаны с Александром Вертинским. По роли его герой, князь, восхищается Анной, а на съемочной площадке Вертинский обдавал холодом Ларионову. По какой-то причине ему казалось, что она на эту роль не подходит. И вот стали они снимать сцену, где Анна после бала лежит в белоснежной кровати, нежится. Декорацию комнаты построили в том же огромном гараже, где проходил и «бал».
Целый месяц Михаил Жаров скакал с Ларионовой в польке в этом неотапливаемом помещении и под конец уже стал умолять свою партнершу: «Аллочка, только умоляю, без дублей! Иначе врача придется вызывать!» Чтобы обустроить там «спальню» Анны, соорудили угол, оклеили обоями, поставили кровать. Кстати, это была старинная кровать из коллекции актера Евгения Моргунова, который потом шутил: «В моей постели спала сама Ларионова!»…
Алла в тонком пеньюаре лежала там практически на морозе. Но зато в этот день на съемки приехал Вертинский, увидел ее и изменил свое отношение. Ларионова говорила: «Как истинный мужчина, он разглядел женщину, только когда увидел ее в постели!» Они потом долго-долго дружили, Вертинский хотел быть крестным ее первой дочки, но не дожил до крестин…
Алла рассказывала, как они с Вертинским один раз завтракали в гостинице, какой-то актер подошел и сказал ему: «Уезжай туда, откуда ты приехал, эмигрант, предатель!» Вертинский ни слова ему не ответил, а на глазах у него появились слезы. В таких ситуациях он был беззащитен. Аллочка о нем потом делала концертную программу, его память хранила. Ей, кстати, предлагали продать автограф Вертинского за 10 тысяч долларов. Она очень нуждалась в те времена, но все-таки отказалась. У нее таких автографов было много, особенно с кинофестивалей. Она их хранила в конверте с надписью «Великие».
А еще у Аллы была белая скатерть, на которой оставляли свои автографы известные люди, бывавшие у них дома. Когда скатерть вся покрылась росчерками, Алла вышила их нитками мулине и скатерть эту бережно хранила всю жизнь.
Почти сразу же после выхода «Анны на шее» Алле предложили еще одну яркую роль — в фильме «Двенадцатая ночь». И вот, еще на кинопробах этой картины, случилось то, что принесло ей беду. Ларионова вспоминала, что на «Ленфильме» в павильоне вдруг появился новый министр культуры, Георгий Александров. Увидев ее, он просто остолбенел, подошел, познакомился и пригласил на банкет в гостинице «Астория».
Там они немного поговорили и с тех пор не виделись. Но кто-то, видимо, все это запомнил и использовал имя Ларионовой, когда началась кампания против этого министра, и его сняли, обвинив в аморальном поведении. К числу артисток, которые находились под покровительством Александрова, Ларионову приписали «для эффекта». Одно дело — какие-то неизвестные балерины, а другое — сама Алла Ларионова! Конечно, это была неправда. Если бы Ларионова крутила романы с министрами, то не жила бы с родителями в полуподвале, где не было даже ванной комнаты — ванну установили прямо на кухне.
Тем не менее Ларионову рекомендовано было не снимать. В конце концов она решилась написать обо всем новому министру культуры, и тот отменил запрет. Но, как показало время, к 1955 году Алла уже снялась во всех своих главных фильмах. Так получилось… Не нашлось режиссера, который бы на новом этапе ее подхватил, увидел бы в ней новые возможности.
Выглядела Алла при этом безупречно. И в отличие от Рыбникова, не утратила узнаваемости. У нее были такие особенные, сексуальные губы… Вот сейчас все закачивают себе в губы гель, чтобы добиться таких объемов, а у нее были свои! Очень красивая женщина, к тому же тщательно ухаживала за собой. Она даже гримеру свое лицо не доверяла — все делала сама. Как-то был случай: мы приехали на гастроли в Ташкент, Алла, как всегда, еще в номере наложила сценический грим, спустилась в холл…
И слышит, как два узбека говорят: «Ну ты посмотри, одни гулящие кругом!» Она заходит в гримерку, хохочет: «Представляете, меня «гулящей» обозвали!» Был еще более смешной случай. Алла ехала за рулем своей «Волги», и останавливает ее постовой. Подходит, отдает честь: «Здравствуйте, Алла Дмитриевна!» — «Я что-нибудь нарушила?» — «Нет. Простите, пожалуйста, но мне сказали, что у Ларионовой кривые ноги…» Другая бы возмутилась: «Нахал! Что вы себе позволяете?!» А она посмотрела на парня с улыбкой, открыла дверцу, вышла из машины, приподняла юбку и говорит: «Смотрите». Постовой признал: «Да нет. Как будто прямые… Вот сволочи, врут! Извините!» У нее действительно были очень складные, прямые ножки…
Когда не стало Николая, Алла, думаю, получила удар, от которого так полностью и не оправилась. Но у нее не было возможности надолго погружаться в свое горе — нужно было подумать о детях. К счастью, режиссер Вячеслав Шалевич предложил ей работу, она получила роль в спектакле по Зощенко «Коварство, деньги и любовь», заменив в нем Людмилу Целиковскую.
И правда, оказалось, что они очень похожи — и внешне, и по характеру. Людмила Васильевна, уже тяжело болевшая, сама завещала ей роль: «Вместо меня это может играть Алла Ларионова…» И очень кстати, ведь до этого у Аллы был такой трудный период, когда она соглашалась вообще на любую работу. Как-то в феврале не побоялась лететь в Заполярье, к надымским газовикам, хотя ее предупредили, что там стоят морозы 40 градусов. Причем эта поездка совпала с ее днем рождения. Соглашалась она и на крошечные эпизоды. Михаил Козаков, который играл главную роль в фильме «Лев Гурыч Синичкин», вспоминал, что он, как потом выяснилось, весь день был на одной съемочной площадке с Ларионовой и не узнал ее. Потому что она играла одну из восьми дам в массовке…
Ей же все время не хватало денег… Чтобы обеспечить дочерей жильем, она разменяла пятикомнатную квартиру. Переехала в двухкомнатную, в Банном переулке. Долго копила деньги на ремонт — и закончила его уже незадолго до своего ухода. Алла мечтала, чтобы у нее было все белоснежное, — и так все и сделала в этой квартире. Ей настолько все нравилось, что она относилась к квартире как к музею. Ютилась на кухне, а на обновленную спальню ходила только любоваться. Я спрашивала: «Аллочка, почему?» — «Да у меня такая белая, девственная кровать, что мне даже жалко к ней прикасаться!»
Так и не успела она понежиться в этой роскошной спальне… А ей бы это пошло… До последнего дня Алла оставалась прелестной женщиной, выглядела великолепно! Помню, как-то ей стало плохо на гастролях, приехала «скорая», врачи пытались снять с Ларионовой ее любимый паричок, с которым она не расставалась в последние годы. «Вам же легче станет», — говорили они. «Нет! — отвечала Ларионова. — Если уж умирать, то в лучшем виде!» Да, Алла до последнего вздоха оставалась настоящей женщиной.
