«Помню долгие гастроли по Сибири. В одном из перелетов я оказался в самолете с Филиппом Киркоровым — у него тоже был большой тур. В те годы банковские карты еще не вошли в обиход, гонорар платили налом. И я, как все, вез в сумке, в ручной клади, наличку, приличный такой пакет. А потом вижу — директор Филиппа тащит в салон большой чемодан. И ясно, что там деньги. Я уже тогда понял, что Филипп — большая звезда», — вспоминает музыкант и композитор Дмитрий Маликов.
— Дмитрий, трудно поверить, но на эстраде вы уже 35 лет!
— Да, 25 июня 1988 года я впервые вышел на сцену — в Зеленом театре парка Горького. Пролетело 35 лет. И я решил отметить юбилей большим сольным концертом, в котором хочу максимально повторить ту давнюю историю: тоже конец июня, только теперь 24 число, тоже опен-эйр — Зеленый театр ВДНХ. И на мне будет белый плащ...
— Тот самый, в котором мы вас помним на ваших первых телеэфирах?
— Да, том самом! Незадолго до моего первого выступления на эстраде ВИА «Самоцветы», который создал мой папа Юрий Федорович Маликов и где солисткой была моя мама Людмила Михайловна Вьюнкова, ездил на гастроли в Польшу. Там родители и купили плащ. Недавно брал его на телесъемку, пытался найти на нем какие-то лейблы, но этикеток нет, при этом «раритет» оказался хорошего качества — до сих пор неплохо выглядит. А тогда я надел его в первый раз, и на ближайшие два-три года плащ стал моим концертным нарядом. Он же красивый — такой летящий, романтичный, а еще в нем тепло. У меня было много выступлений во дворцах спорта, на стадионах, а там холодно — для концертов часто просто клали покрытие на лед, на открытых стадионах ветер. Так что плащ оказался находкой...
— Расшивать к юбилею его не потребовалось?
— Нет, хотя в 18 лет я был на десять килограммов легче, чем сейчас: тогда весил 65, в 25 лет поправился и с тех пор вешу 75. С концертными костюмами, да с любой одеждой, в те годы было очень туго. На сцену или съемки я зачастую надевал мамины аксессуары: пояс с большой круглой пряжкой, какие-то висюльки, шарфы. Профессии стилиста, который помогает людям «собрать образ», в стране еще не было. И дизайнеров, кроме Славы Зайцева. У меня стилистом, а также и визажистом, и директором — все в одном лице — была мама...
— А как вы вообще попали на эстраду?
— Все мое детство и юность конечно же связаны с «Самоцветами»: лет с 14 я стал всерьез интересоваться тем, что исполняет этот ВИА, изучал синтезаторы и постепенно сам начал сочинять (первая песня называлась «Железная душа» — она была про робота). Бывал у родителей на концертах, ездил с ними на гастроли. Помню всех известных музыкантов, которые работали в этом ВИА. Сашу Барыкина, очень доброго, всегда доброжелательного, улыбчивого, застенчивого человека. Про него папа говорил, что Саша буквально одержим музыкой, как и Владимир Кузьмин, он вообще не выпускал (и до сих пор не выпускает) гитару из рук — это человек немного не от мира сего, отстраненный от быта. Помню Владимира Петровича Преснякова, Сережу Беликова, Лешу Глызина. А Володя Винокур, который тоже работал в «Самоцветах», сам очень любит вспоминать, как его жена Тамара на летних гастролях следила, чтобы маленькие Дима Маликов и Вова Пресняков не забывали менять мокрые плавки на сухие...
А в 18 лет я и сам вышел на сцену. Дебют произошел на празднике газеты «Московский комсомолец». Папа был знаком с Димой Шавыриным — журналистом, который одним из первых стал писать о популярной музыке, вел в «Московском комсомольце» рубрику «Звуковая дорожка», — и попросил его включить меня в концерт молодых исполнителей. Тогда я спел две песни, которые исполню и в моей юбилейной программе, — «Ты моей никогда не будешь» и «Лунный сон». В концерте 24 июня, конечно, прозвучат и другие мои старые песни. Например, бэк-вокалистки споют «Душу». В свое время я ее написал для Наташи Ветлицкой. Три года назад она приезжала в Россию — хотела вернуться в шоу-бизнес — и тогда выступала на концерте в честь моего 50-летия.
— После дебюта ваша карьера развивалась очень стремительно...
— Артисту очень важно попасть в свое время. На своем первом концерте я очень удивился, как живо реагировала публика на меня, никому не известного певца: мне сразу стали подпевать, прежде всего девчонки. Видимо, время требовало на эстраде новых лиц и голосов. Ведь тогда примерно в одно время «выстрелили» «Ласковый май», Женя Белоусов, Володя Пресняков и я. На эстраде произошла смена поколений, стилей. А прежние исполнители, порой очень популярные, вдруг остались не у дел. Например, «Самоцветы» в тот момент практически прекратили свое существование, потому что стали абсолютно не востребованы. Папа был вынужден подрабатывать в каком-то ночном клубе арт-директором за копейки. Так продолжалось до 1995 года, когда постепенно вернулся интерес к музыке 70-х с ее прекрасными мелодиями, и «Самоцветы» возродились.
Но в конце 80-х родители испытывали большие финансовые трудности. И мой успех на эстраде помог нашей семье выстоять. Другое дело, что я, как и все советские люди, попал под паровоз денежных реформ, дефолта, гиперинфляции. Деньги, которые удавалось накопить, сгорали. Конечно, если бы я был умнее, то сразу вкладывал бы их в недвижимость. Ведь однушку в Москве тогда можно было купить за 18—20 тысяч долларов, а я столько зарабатывал за месяц. Но кто же бывает умным в 18—20 лет? Я просто занимался любимым делом — музыкой. А деньги вкладывал в студийное оборудование, синтезаторы, инструменты.
— Когда вы поняли, что музыка — ваша судьба?
— В самом раннем детстве хотел быть спортсменом — хоккеистом или футболистом. Но я рос в семье музыкантов, а ребенка в какие условия поставишь, те на него и влияют. Например, мои родители очень часто уезжали на гастроли, а туры тогда были долгие. Поэтому моим воспитанием много занималась бабушка Валентина. Когда папа с мамой возвращались, я очень радовался, но их отсутствие воспринимал как что-то естественное.
Папе удалось как-то очень правильно пробудить во мне любовь к музыке. Я прошел прекрасную стажировку в «Самоцветах», но при этом папа всегда мечтал, чтобы его сын получил классическое музыкальное образование. Для него это было очень важно: отец сам окончил Московскую консерваторию по классу контрабаса, хотя поступил туда поздновато — после окончания индустриального техникума. Папа рассказывал, как во время поступления подходил к памятнику Чайковскому, который стоит перед зданием консерватории, и плакал — так ему хотелось здесь учиться. Когда его мечта сбылась, это было для него самым большим счастьем.
А я пошел туда учиться в 1989 году, когда уже стал популярным певцом. У меня в тот момент был не то чтобы соблазн, но искушение бросить классику, никуда не поступать. А зачем, раз уже пришла слава. Но моих неокрепших мозгов хватило, чтобы все-таки поступить в консерваторию. Помню, накануне вступительных экзаменов у меня были гастроли в Киеве, со мной еще бабушка почему-то поехала. Так я искал малейшую возможность, чтобы между концертами вновь и вновь репетировать вступительную программу...
— Вы учились у Валерия Владимировича Кастельского, ученика великого Генриха Нейгауза. Казалось бы, вам прямая дорога в концертирующие пианисты. Но вы все-таки остались на эстраде...
— В одно время со мной учились ребята, которые потом стали выдающимися исполнителями классики. А я хороший пианист, исполняющий свою музыку. Да, в консерватории играл концерты Рахманинова, но делал это так же, как другие. А чтобы стать отличным исполнителем, надо играть лучше, чем другие, быть на голову выше...
Что касается эстрады, то здесь все сложилось очень удачно и быстро. В 1988 году, когда еще оканчивал училище, я не только выступил в том самом концерте в Зеленом театре, но и попал в телеконцерт «Песня года», а потом выступил на новогоднем «Огоньке» — исполнил песню «До завтра». Вот с этого и началась настоящая популярность. 1 января 1989 года с утра пораньше звонит поэт Саша Шаганов, который написал текст этой песни: «Дим, мы с тобой создали хит!» — «С чего ты взял?» — «А я сейчас ехал в метро и слышал, как один парень с девочкой прощается. И он ей сказал «до завтра» с интонациями, как в нашей песне!» Мне было трудно поверить, что вот так просто родился хит. Поэтому я сказал Саше: «Посмотрим...»
— Как вы сочинили эту песню?
— Я был на концерте какой-то западной группы в «Лужниках». Услышал у них один ритм, который мне так понравился, что я пришел домой и на его основе тут же сочинил мелодию. Потом отдал ее Саше, а он написал очень хорошие слова. Так возникла песня, которая до сих пор является моей визитной карточкой, я ею заканчиваю все концерты. Правда, сейчас у меня есть новая песня «Мы еще встретимся», которую можно петь уже после «До завтра». На юбилейном концерте, может быть, я так и сделаю.
Потом каждый год я писал по две песни. В 1989 году сочинил «Студента» и «Брачный кортеж», в 1990-м — «Золотые косы» и «Все вернется», в 1991 году — «Бедное сердце» и «Сторона родная». И все равно у меня было маловато репертуара — хватало на 30—40 минут, но не на полноценный концерт. Поэтому я брал в свои программы других артистов — Сашу Айвазова, Юру Саркисяна, Андрея Державина с группой «Сталкер». Взял Наташу Ветлицкую, которая ушла из «Миража», написал ей песню «Душа», а еще она исполняла свои песни. А я выступал в конце программы, «на закуску»...
Совмещать работу и учебу непросто. В консерватории в понедельник и в четверг у меня был урок по специальности у Кастельского. И почти каждую неделю поздно вечером в четверг я улетал на гастроли: в пятницу, субботу и воскресенье у меня было по два-три концерта в день. Между ними я старался хоть немножко позаниматься, потому что в понедельник-то надо идти на урок. Валерий Владимирович, конечно, из-за такой бурной эстрадной деятельности ругался на меня, но прощал.
— А как другие педагоги и студенты консерватории воспринимали ваши походы «налево» — на эстраду?
— Ко мне все относились нормально, потому что я не наглел. Единственное, чем я раздражал руководство, еще в училище, — это мои длинные волосы. Директор училища Лариса Леонидовна Артынова за мной буквально бегала, чтобы поймать и спросить, почему я не постригусь покороче. А мне просто нравится такая прическа.
Я старался не раздражать людей своим поведением, хотя в консерватории у меня единственного из студентов была машина. Мой педагог Кастельский, профессор и в те годы уже заслуженный артист Российской Федерации, ездил на общественном транспорте. И многие другие именитые педагоги не имели автомобилей, про студентов я уже не говорю. На стоянке перед Большим залом консерватории стояла только немецкая машина Юрия Абрамовича Башмета и моя черная «девятка».
На эту машину я заработал, дав восемь концертов подряд в ДК ВАЗа в Тольятти. Обычно выступал только во дворцах спорта и на стадионах, а тут маленький зал. Получил за эти концерты меньше денег, но зато мне дали возможность по государственной цене купить машину. Ведь тогда свободно купить авто было практически невозможно. Помню, забирал свои «Жигули» с завода, а ребята с Кавказа там же, в Тольятти, предлагали мне за них раз в пять дороже, чем я заплатил...
— В 90-е годы многие советские музыканты эмигрировали. У вас не было таких мыслей?
— В 1993 году мое выступление в клубе «Арлекино» услышала одна певица-негритянка из Голландии и предложила поработать в Европе. И я поехал в Германию, в Кельн. Она познакомила меня с продюсерской компанией, и мы сделали проект Baroque: выпустили сингл Don’t Be Afraid, в котором была моя музыка, аранжировка и фортепианное исполнение, а ее — слова и вокал. Мы выступили в нескольких немецких музыкальных шоу, но продолжения истории не последовало. А параллельно с нами на студии писался симпатичный темнокожий парень по имени Haddawаy — мы с ним подружились. И именно в этот момент вышла его песня What is Love, которая заняла первое место в хит-парадах многих стран. Я тогда подумал: «Вот как это в шоу-бизнесе происходит? Один человек пишется в студии, потом мы пишемся в этой же студии. У него песня стреляет, у нас нет. Почему?»
А до этого была моя первая поездка в Америку — другие запахи, другие продукты, другие машины. Мы с папой поехали в Лос-Анджелес к Толе Могилевскому, который до этого работал в «Самоцветах». А в США Толя стал звездой эмигрантского шансона, наряду с Вилли Токаревым, Михаилом Шуфутинским, Любой Успенской. Помню, Толя сказал мне: «Пойдем, покажу, как здесь занимаются спортом». А у нас тогда фитнес-клубов еще не было. Мы зашли в большой зал, а там красивые женщины и мужики качаются. Это было так классно!
Но мысли остаться за рубежом все-таки не было. Я вернулся из Америки в Москву и вскоре познакомился с Леной, моей женой. С Наташей Ветлицкой, с которой до этого мы встречались три года, я тогда уже расстался — она занялась сольной карьерой. После Наташи я погрустил — долго, наверное месяц. (Улыбается.) А потом встретил Лену, и у нас все закрутилось и крутится уже тридцать лет!
Самое интересное, что завершение этапа в личной жизни совпало у меня с окончанием определенного этапа в творчестве. В этот момент вдруг пропали приглашения на стадионы. Была бешеная популярность, работа с аншлагами на огромных площадках. А тут я еду в Даугавпилс, а там зал... тысячный. Не 5—7 тысяч зрителей, как привык, а только одна. Навсегда запомнил те новые, непривычные ощущения. И дело не во мне, просто в очередной раз произошла смена моды в шоу-бизнесе. Миловидные, женоподобные мальчики в один момент перестали быть актуальными, кумирами стали брутальные ребята.
— Вас это расстроило?
— Нет, потому что я понимал: это просто другой этап жизни. К тому же в тот момент меня пригласили в кино. Я снялся у Александра Прошкина в главной роли в драме «Увидеть Париж и умереть». Играл пианиста, а моими коллегами на площадке были Татьяна Васильева, Владимир Стеклов, Станислав Любшин. Кино — трудоемкий, долгий процесс, почти весь 1992-й я снимался.
А в 1993 году записал следующий альбом, там была песня «Нет, ты не для меня», которая стала хитом. И в этом же году началась мода на клубную, танцевальную поп-музыку. Открылись сотни ночных клубов, десятки казино, потихоньку начались корпоративы. В общем, бурно развивалась буржуазная, «красивая» жизнь — у людей появились деньги. Открывались бутики с красивой одеждой, люди стали иначе одеваться, и артисты тоже. У меня был уже не один польский плащ неизвестной марки, в котором я выступал три года, а костюмы от Версаче и других мировых дизайнеров. Но гастрольная жизнь все равно оставалась очень тяжелой. Помню, прилетел на две недели в Новокузнецк и каждый день выезжал оттуда в разные города — Прокопьевск, Кемерово. И все эти две недели не мог поесть нормально: в ресторанах только жареная картошка и антрекоты с яйцом. Многие артисты именно так посадили желудки.
— Но зато зарабатывали неплохо.
— Все познается в сравнении. Помню долгие гастроли по Сибири. В одном из перелетов я оказался в самолете с Киркоровым — у него тоже был большой тур. В те годы банковские карты еще не вошли в обиход, гонорар платили налом. И я, как все, вез в сумке, в ручной клади, наличку, приличный такой пакет. А потом вижу — директор Филиппа тащит в салон большой чемодан. И ясно, что там деньги. Я уже тогда понял, что Филипп — большая звезда. (Улыбается.)
Но сколько раз на гастролях тогда кидали с деньгами! Это сейчас без стопроцентной предоплаты артист старается никуда не выезжать. А в те годы предполагалось, что заплатят непосредственно перед концертом. Летишь из Москвы часов шесть, приезжаешь на площадку, зал полон, уже надо выходить на сцену, а гонорар «вот прямо сейчас поднесут...» Понимаешь, что могут обмануть. Но я человек добрый и, когда вижу в зале влюбленные глаза девушек, не могу не выступить. Подумаешь: «Ну ладно, что-то да дадут» — и выходишь на сцену. В итоге гонорар могли вообще не выплатить, не говоря уж о том, что давали меньше, чем обещали. Мне даже со своим директором приходилось разбираться, потому что было подозрение, что он в сговоре с такими организаторами...
Но когда тебе 20 лет, на такие проблемы внимания не обращаешь — ты счастлив, ты летаешь! Сколько было классных концертов, сколько зрителей, какой ажиотаж! И я думал, что так будет всегда. Но прав царь Соломон, с именем которого легенда связывает изречение: «Пройдет и это...» Если что-то плохое случается, вспоминаешь его и утешаешься — ведь так будет не всегда. А если все у тебя пока хорошо, то, повторив ее, будешь готов встретить горести. Я стараюсь эти мудрые слова не забывать.
— А с бандитами, которые так любили «дружить» с артистами, сталкивались?
— Однажды на концерте в «Лужниках» ко мне подошел человек и сказал: «Мы такие-то... Неплохо было бы, если бы мы с вами поработали...» В общем, очень обтекаемо предложил поучаствовать деньгами в каких-то незаконных схемах. Но я сразу понял, кто этот угрюмый человек и откуда он не так давно вышел. Конечно, я ему вежливо отказал. И больше подобные люди ко мне не обращались — Бог миловал...
Кстати, в первые годы, когда я ездил по стадионам, у меня было два телохранителя, один из них — Володя Турчинский, который потом стал известным актером. Охранники мне требовались для двух вещей. Во-первых, помогали после концерта уносить цветы. Но, самое главное, организовывали мой отъезд в отель, иначе поклонницы порвали бы меня на куски. Ну, не меня, но одежду точно. Бывало, фанатки залезали в автобус, или раскачивали его из стороны в сторону, или становились перед ним живой цепью и не давали проехать. В общем, все, что показывают про подростков-фанатов в фильмах, случалось. И, кстати, не у всех артистов так. Есть певцы, которые очень популярны, но они не были любимцами молодежи, на них не изливалась подобная гиперлюбовь...
А потом в нашем шоу-бизнесе пришла пора клипов. Все артисты начали снимать ролики, соревноваться — у кого круче получилось. И я в 1993 году поехал в Египет, где целых семь дней мы снимали — на кинопленку! — клип на песню «Выпью до дна». Выезжали из отеля рано утром, пока не началась безумная жара. Клип обошелся мне в 40 тысяч долларов, зато получился хорошим. Его многие помнят, он считается одним из лучших клипов 90-х...
— А за показ видео на ТВ тогда надо было платить?
— Да, вполне официально — как за показ рекламы. Но потом каналы поменяли политику и стали брать только те клипы, которые им нравятся, — как на радио песни. Я, например, за радиоэфиры никогда никому денег не платил, потому что на каждой станции свои худсоветы, которые и решают, какие песни ставить, исходя из своего формата.
В основном я снимал ролики с замечательным режиссером Олегом Гусевым, поэтому они и получались хорошими. Клип на мою, наверное, самую популярную песню «Ты одна, ты такая» Гусев снимал на «Ленфильме». Я играл модельера, очень гламурного, окруженного шикарными моделями, который... лежит в ванне. Почему — непонятно, и я там выгляжу как заморыш, такой худенький, но клип смотрится здорово! Так вот, в ванну набрали воды — спасибо, что теплой, и я лег. Согласно сюжету мне в бокал налили виски (на самом деле это был чай). И так меня довольно долго снимали. Потом один знакомый мне сказал: «Ты играешь гламурного кутюрье, а пьешь напиток ирландских шоферов...» Пристыдил, в общем.
— Дмитрий, в последние годы вы не только певец и композитор, но и одно из самых популярных рекламных лиц. Много это занимает времени?
— Как любое дело, если выполнять его ответственно. В рекламе маркетплейса, в которой сейчас снимаюсь, меня поражает тщательность, с которой делаются эти очень короткие ролики. Как под лупой рассматривается буквально каждая деталь, даже самая мелкая. На днях снимали очередной сюжет. В одном кадре сидящий за мной человек смотрит на мою руку (я в ней держу кредитную карту). Я сейчас дольше вам рассказываю эпизод, чем он длится: на экране это секунда, а снимали два часа! В том числе и потому, что сидящий за мной человек, по мнению режиссера, не совсем точно следил за моей рукой, как-то не так двигались его зрачки. Зрители наверняка и не обратили бы на это внимания, но режиссер заметил. В рекламе добиваются, чтобы все было идеально!
После той съемки я еще подумал: как же делают фильмы в Голливуде, сколько людей там задействуют, сколько времени уходит, чтобы получился тот грандиозный результат, который мы видим на экране? У нас в стране тоже есть отличные специалисты в этой области. К тому же сейчас можно с помощью компьютера подправить лицо, и не только. В одном ролике мне надо было сделать сальто назад. Так я его сделал на батуте, предварительно поучившись, — это не так просто. А потом на компьютере батут убрали, и на экране я сам взлетаю и элегантно переворачиваюсь в воздухе.
В будущем, и возможно совсем недалеком, благодаря технологии дипфейк актерам вообще не придется приезжать на съемочную площадку: изображение их лиц просто интегрируют в ролик. Очень интересные технологии! Да я сам хотел бы сделать телепередачу про классическую музыку, в которой благодаря дипфейку будут участвовать Моцарт или Чайковский.
— А 26 лет назад вы снялись в ролике про шампунь одной западной компании…
— Ту рекламу снимали в Лондоне. Хотя в кадре не было никаких видов английской столицы, никакой английской специфики. Нас с Леной поселили в шикарном отеле, мы хорошо провели в Лондоне время. А вот ролик, по-моему, получился очень средний. Англичане просто не смогли нормально снять крупный план: был плохой оператор, неудачно выставили свет.
Дело в том, что в каждом жанре съемки своя специфика, свой подход, свои специалисты. Например, несколько лет назад я снимался в рекламе оператора связи. Режиссером роликов был Ярослав Чеважеский, которого я хорошо знал: за несколько лет до этого он делал мне клип на песню «Ты не прячь улыбку». Так вот, рекламным режиссером он оказался замечательным. А про клип сам Ярослав мне говорил: «Это мой самый большой режиссерский позор в жизни».
— Есть какие-то особые сложности в работе в рекламе?
— Сложного для меня ничего нет, кроме того, что нужно постоянно быть в хорошем настроении. Точно так же, кстати, как на съемках программы «Спокойной ночи, малыши!». Ведь энергия человека — положительная или отрицательная — очень чувствуется, считывается с экрана. Особенно детьми. Так что «Спокойной ночи, малыши!» были для меня отличным опытом. А еще подобные программы хорошо тренируют память. Там же нет ни суфлера, ни «уха» — наушника для подсказок редактора. Надо все наизусть говорить! У Оксаны Федоровой потрясающая память, она посмотрит на листочек со сценарием и все сразу выучивает. А мне надо сильно стараться...
— Участие в детской программе как-то повлияло на ваше решение вновь стать отцом?
— Ну, телевидение тут ни при чем — я давно хотел второго ребенка. Мы с женой понимали, что наша дочка Стефания уже выросла, вот-вот выпорхнет из гнезда. Стеше сейчас 23 года, она окончила МГИМО, организовала свой бренд молодежной женской одежды, открыла первый магазин. Причем все это происходит без моей финансовой помощи, а Лена, как знаток моды и стиля, только немножко консультирует дочь. Посмотрим, как этот бизнес будет у Стеши развиваться. Тут многое зависит от ее личной жизни, а эта сфера вообще непредсказуемая... Когда Стеша выросла, я осознал, как мало проводил с ней времени, пока она была маленькой. Я был сконцентрирован на работе. И так захотелось увидеть, как растет мой ребенок!
— А на кого ваш сын больше похож?
— Пока трудно сказать. От меня он, наверное, взял походку и волосы. А от Лены внимательность, чуткость — у сына тонкая натура.
— Марку пять лет, он уже занимается музыкой?
— Занимается, к нему педагог домой приходит. Марк музыкальный мальчик. Недавно у нас были гости, а у них дети-подростки — музыканты, привезли с собой гитару и устроили небольшой домашний концерт. Марк смотрел на все это, а потом говорит: «Я тоже хочу сыграть». Подошел к роялю и на полном серьезе стал клавиши перебирать. Какофония, но как артистично он ее исполнил! Кстати, любимая песня сына не моя, а «Сан-Франциско» группы «Кар-Мэн». Он ее одним пальчиком на рояле уже играет. Но делать из сына вундеркинда-музыканта мы не собираемся. И лишать детства тоже. У Марка и так насыщенная жизнь: по будням с девяти до пяти он в детском саду, когда же ему заниматься еще чем-то — в ночи? А вот в субботу — воскресенье у него и плавание, и музыка, и шахматы, и дзюдо. Мне важно, чтобы мальчик был физически крепким.
Что касается серьезных занятий музыкой, то мы с Леной решили дать сыну возможность выбора, а там посмотрим. Мой путь на эстраде показал, как в этой области много случайностей. Да, мне очень повезло, популярность пришла уже в 18 лет. Конечно, были способности плюс внешние данные, но в нашей сфере это ничего не гарантирует, и все могло сложиться иначе. А для своего ребенка хочется больше предсказуемости.
— Дмитрий, а какие изменения на нашей эстраде за 35 лет вы считаете главными?
— Безусловно, за эти годы очень поднялся технический уровень — аппаратуры, звука, света, выросла квалификация специалистов. У меня сейчас, например, музыканты — самые лучшие за все годы. Невероятно повысилось качество телевидения, музыкальных и других шоу. Когда я сидел в жюри шоу «Фантастика», убедился в этом много раз. И, наконец, все сильно поменял интернет. Ведь сейчас исполнитель может вообще не давать концертов, что раньше казалось немыслимым. Хит с миллионами прослушиваний типа «Солнца Монако» приносит своему автору огромные деньги из Cети. Поэтому ряд артистов к концертной работе относится с прохладцей: «А зачем нам эти мытарства с гастролями? Мы сделали хит, он работает, мы получаем свои деньги...»
В общем, наша индустрия меняется, и очень сильно. Куда она дальше придет — не знаю. Может, действительно певцам вскоре не надо будет ездить на концерты, за нас будут выступать какие-то цифровые копии. Но пока, я надеюсь, живого общения артиста и зрителя, живой музыки никто не отменит! И публика по-прежнему будет приходить на концерты любимых исполнителей. Как и 35 лет назад...
