«Раньше я рок-н-ролльничал. В новый город прилетал и бросался в какие-то приключения, знакомства. Трогал мир руками. С кем-то я пил, кого-то любил. Я называю этот период — «период Высоцкого», — это когда ты просто как свеча горишь, тебя несет», — рассказывает актер Алексей Чадов.
— Алексей, 17 марта в прокат выходит ваш фильм «Своя война», и это прекрасный повод поговорить. Когда мы с вами два года назад делали интервью, вы сказали, что пишете сценарий и будете снимать по нему картину. Я понимала, что это очень важная для вас история, но ее реализация казалась мне далекой. Знаю многих артистов, которые пишут сценарии, мечтают с ними работать, но мечты так и остаются мечтами. А у вас все получилось достаточно быстро, несмотря даже на ковидные ограничения.
— Спасибо Создателю этой Вселенной, потому что без Божественного участия тут явно не обошлось. По-моему, Миних говорил: «Видимо, Россия управляется непосредственно Богом, иначе вообще не понятно, как она существует». Вот так же и я не понимаю, как этот фильм случился. Невероятный риск — решиться в 2020 году, когда все границы закрылись, снимать кино про иностранное государство. Чудо, что у нас получилось все осуществить.
— Вы верите в чудеса?
— В какой-то мере. Мне кажется, когда я работал над фильмом, мне помогал Алексей Балабанов. Серьезно. Я в этом уверен! Для абсолютных атеистов скажу на их языке: дело учителя продолжается в его учениках. Я считаю себя учеником Балабанова с тех пор, когда 20 лет назад снимался в его фильме «Война». И до сих пор я продолжаю анализировать то, что со мной тогда, рядом с Алексеем, произошло… Он умел чувствовать людей, ситуацию, атмосферу, был очень тонким психологом. Он же меня без всяких проб утвердил. А я ведь всю жизнь доказываю режиссерам, что я недаром дипломированный артист. Балабанову доказывать ничего не пришлось, хотя я был совершенно зеленым, 20 лет, первый курс. Я и сам тогда не знал, получится ли у меня что-то. Но он по-другому к пробам подходил. И я стараюсь по его схеме с людьми работать — ощущать, чувствовать. Я считаю, что и в личной жизни, и в работе должна случиться какая-то «химия». И я на некоторые роли долго искал артистов, с которыми бы она случилась. Кастинг — полезная вещь. Не для того, чтобы проверить актерские способности, а чтобы послушать, найти «химию» между героями. Вот я на пробах фильма «Война» Балабанову что-то рассказывал, отвечал на вопросы, мы просто говорили. И на пробах к своему фильму я старался больше общаться.
— С Виктором Сухоруковым ведь у вас даже проб не было, он заменил заболевшего актера. Это просто мистика, потому что Сухоруков — артист Балабанова. Можно сказать, Провидение его к вам привело.
— Да, Виктор Иванович волею судеб попал в нашу картину. И я очень этому рад. Сухоруков — уникальная фигура в актерском мире. Ни на кого не похож, абсолютная индивидуальная харизма! Я к таким артистам отношусь с большим уважением и трепетом.
— Алексей, вы просто виртуоз: и сценарист, и режиссер, и исполнитель главной роли. Как удалось усидеть на таком количестве стульев?
— А очень просто. Я на них не сидел. Носился, бегал. Все пятьдесят смен провел на ногах. Я максималист и перфекционист. Взялся — сделай лучше немца, у меня такое жизненное кредо. Конечно же я нырнул в материал с головой. Ну да, 12 часов без остановки стрелять, бегать, давать команды — это какое-то безумие. Но вот как сцена лечит, так и съемочная площадка заряжает. Я вам честно скажу, был момент, когда я просил Всевышнего помочь доснять картину. Это когда снимали сирийские батальные сцены. День начинался с того, что появлялся новый острый вопрос, который требовалось решить за сутки. Например, прилетят два вертолета «Ми-8» или не прилетят, разрешат тут снимать или нет. Еще мы должны были снимать в Марокко или в Иордании, в крайнем случае рассматривали Турцию, Тунис, Казахстан, но все эти страны закрылись. Мы думали оставить часть материала на досъемку, когда они откроются. Но продюсерский генеральный штаб принял решение, что мы не будем ждать, потому что это рискованно, непонятно, когда карантин кончится. И мне сказали: «Как хочешь, но снимать Сирию надо в Краснодарском крае!» Хотя все же какой-то материал мы успели снять в самой Сирии, дистанционно. Мой герой попадает в город Манбидж. И хотелось реальной фактуры разрушенного войной города. Я не люблю графику в кино в принципе, особенно в военных фильмах, поэтому пришлось там с местными операторами дистанционно снимать всю фактуру. Работать на удаленке своего рода. (Улыбается.)
— Так вы сами не летали в Сирию?
— Нет. Признаюсь, была у меня идея маленькой группой отправиться к действующим бойцам, спецуре, которые мне помогали, рассказывая про то, что там реально происходит. Я их мучил перед тем, как сесть писать. И они мне предлагали полететь туда, но группа должна была состоять не более чем из пяти человек, а с таким количеством невозможно ничего сделать. Нормальную съемочную группу в зону боевых действий никто не пустит, только на базу Хмеймим можно. Но мне не база нужна была, а именно город, эпицентр войны.
— Почему вы решили снимать фильм о войне?
— Потому что войну ненавижу. Не понимаю, как живое может убивать живое. Я хочу понять, как устроен этот мир. Создатель что-то недоработал? Не понимаю: как можно убить ребенка? Неужели в этом есть какой-то смысл? Какой? Вот я это хочу понять, нащупать. Тут на сына-то наорешь иногда, а потом спишь ужасно, думаешь: можно же было объяснить как-то по-человечески, без крика. А как руку-то можно поднять на ребенка? В детстве я на муравья один раз наступил — и вернулся, закопал его, похоронил. Да, я супергуманист и хочу, чтобы мир был такой. Чтобы никто не смел трогать слабого, немощного, старика, женщину, ребенка. Это святое. Я категорически негативно отношусь к насилию. Презираю людей, которые на это идут. Я считаю, что им не место на прекрасной планете Земля. В общем, все мои мысли о жизни — в этом фильме. Мир несправедлив, но кто-то типа моего героя Ивана Ермакова идет и восстанавливает справедливость. Мы все на кого-то надеемся: на президента, на Бога, на маму, на папу, на друга, на дядю, на милиционера. А может, не надо надеяться, что тебя защитят? Вот про это я в фильме тоже рассказываю. Тема для меня важная. Как и то, что даже на войне люди продолжают жить. Я вот смотрел документальный материал из Сирии, и там абсолютно разрушенный дом, еле держится, стекол нет, внутри чернота. А за одним из больших окон, которые раньше были витриной, стоит ванна, и отец купает сына в абсолютно разрушенном интерьере. Это мне попало в самое сердце. У меня такое обостренное восприятие мира и такие мысли во многом из-за того, что у меня самого ребенок...
— Вы брали Федю на съемки?
— Ну конечно, я его таскаю везде. Помню, как он впервые попал на съемочную площадку, где папа-режиссер все время орет: «Тихо! Тихо! Внимание!» И он понял, что здесь что-то очень-очень серьезное происходит. Долго стоял, смотрел, боялся помешать, пока я ему из машины не показал: «Подойти ко мне». Его обстановка на площадке чуть-чуть обескуражила. Но потом, освоившись, он меня прилично разыграл. Моего героя ранят, я весь в ссадинах, в крови, грязный, рука перебинтована. Просто адова сцена была, дико сложная, я смену заканчиваю, никакой иду разгримировываться. И вижу, из гримвагена выходит Федя: весь в ссадинах, в крови, с рукой перебинтованной, в майке с надписью «Джон» — сначала это было рабочее название фильма. У меня на секунду сердце в пятки ушло. И я ему сказал: «Федя, ну ты, конечно, парень с юмором у меня растешь, но папу надо беречь»... Он очень сообразительный. Пошел к гримерам и попросил: «Хочу такой же грим, как у папы!» Девочки ему сделали. Он понял, что это работает, и в гостиницу поехал в таком виде. Персонал был в шоке.
— В вашем фильме снимался маленький мальчик. Не хотел ли Федя быть на его месте?
— Мальчик был старше, Федя по возрасту не подходил. Пока он присматривается, у него к этому нет активного интереса. Но мы вот были вместе на фотосессии для глянцевого журнала, и он там по-настоящему работал. Включился, понимал, в какой момент какие эмоции надо выдать. Он ориентируется на меня, я ему сигналы подаю. Например, что можно расслабиться, пока фотограф не взял в руки фотоаппарат. А вот если техника в руках — все, собрались, начинаем работать. И он эти моменты ловит, мне это нравится. Но ярко выраженного желания: «Папа, хочу быть актером!» — у него нет. Хотя на вопрос, кем хочет быть, отвечает: «Хочу как папа».
— Много времени с Федором проводите? Мне кажется, вы очень близки.
— Да, очень. Меня даже ругают, что я постоянно с сыном в «Инстаграме*». Вы знаете, я рос без отца. Закомплексованный был, пока у меня самого не появился сын. Теперь я в нем вижу себя ребенком, а в себе ощущаю отца. Появилась гармония, которая меня лечит и бережет. Лев Николаевич Толстой подметил великую вещь — душа рядом с детьми исцеляется. Это факт. С детьми душа поет. Если, конечно, от души что-то еще осталось.
— Часто после развода у отцов и детей связь прерывается, а иногда и безвозвратно утрачивается. Кажется, это не ваш случай.
— Не наш. Действительно, очень часто дети после разводов остаются без нормального общения с кем-то из родителей. Сейчас семьи, которые долго живут вместе и воспитывают совместных детей, — редкость. Представляете, мои близкие друзья, в браки которых я искренне верил и ставил в пример, расстались! Большинство! Это дух времени. Мир капитализма эгоистичен. У каждого своя тема и свои интересы. А иногда подстраиваться тяжело в условиях несовершенного быта. Семья — тяжелый, но очень душевный труд. Я за семью, но когда никто никого не тянет в эмоционально-негативную бездну. Трудности не должны тебя угнетать. От трудностей надо получать удовольствие. Это жизнь, мы ее проживаем, преодолевая что-то постоянно. Ни у кого ничего не лежит готовенькое, только у тех, кто с золотой ложкой во рту родился. Но у них другие трагедии, другие проблемы, другие драмы. К счастью, мы в прекрасных отношениях с Агнией, с Татьяной (Агния Дитковските — мама Федора, Татьяна Лютаева — бывшая теща Алексея. — Прим. ред.), мы дружим, часто встречаемся, делимся своими профессиональными достижениями. Я очень рад, что Таня востребована как режиссер. Недавно картину сняла «Камень, ножницы, бумага». И начала новый проект. У нас нет проблем в общении между взрослыми. И Федя видит, что мы замечательная дружная семья. Ну а я подбираю слова: «У тебя два дома, а у многих детей даже одного нет. Те, кто в детдоме живет, мечтают хоть о каком-то уголке. А у тебя смотри сколько людей вокруг, которые тебя любят». Он начинает понимать, что необязательно жить в одной комнате всем вместе.
— Как вы считаете, институт брака умирает?
— Конечно, умирает. Мы живем в потоке перемен и редко останавливаемся, чтобы происходящее проанализировать. И эти перемены всего касаются. Вот, например, вчера я тренировку по боксу Феде оплатил в специальном аппарате-терминале. А раньше там девушка сидела на кассе симпатичная, я перекидывался парой фраз с ней, она мне улыбалась, я улыбался в ответ. И вот на ее месте теперь робот-терминал, ты поднес телефон, получил чек, и все. Мир меняется. И такие обряды, как свадьба, тоже утрачивают смысл. Вот я подумаю крепко о второй свадьбе, прежде чем решиться. Хотя один раз обязательно это надо испытать.
— А штамп в паспорте? Считается, что девушка всегда хочет быть замужем.
— И это же не просто так. Женщина отдает свою молодость, свое золотое время. Мужчине все-таки проще в этом мире себя реализовать, найти способы заработка. Для женщины быть защищенной — важный момент, конечно. Я считаю, если появились дети, то обязательно нужно скреплять отношения юридически. Это факт. Потому что мужчин часто заносит. Кто-то пить начинает, у кого-то «чердак потек», кто-то влюбился снова, в другую семью ушел. Поэтому всегда лучше, когда отношения подкреплены печатью. Я в этом смысле за женщин. Но пока в отношениях двух людей не дошло до проекта «дети», я считаю, должна быть полная свобода.
— Федя пошел в первый класс. Началась новая жизнь. Как вам нравится быть папой школьника?
— Это волнует. У нас своеобразная школа, чуть-чуть неформальная. Детей не заставляют учиться, они хотят этого сами. Учитель для них — друг, проводник и наставник. Школа многое формирует. Вот я тексты хорошо запоминаю, думаете, меня в институте этому научили? Нет. Я 11 лет в школе все учил наизусть. Брал параграф и зубрил. Меня не учили думать, а заставляли зубрить. Я сам этому научился гораздо позже, в институте.
— Кстати, да, раньше в школе было так: запомни и расскажи точно как в книге. Твое мнение вообще никого не интересовало.
— Да. Это большая ошибка. Я, например, Федю иногда спрашиваю: «Мне как лучше, в белой рубашке пойти или в черной? Этот костюм надеть или тот?» Когда я начал его к этому привлекать, он удивлялся, типа: «Ого, какой я важный, мое мнение интересно!» Такое отношение меняет детей. У них начинает формироваться своя точка зрения.
— Вы в родительском чате состоите? Для многих это боль.
— Конечно. В двух. Кого-то они раздражают, а меня нет. Но у нас и родителей немного, ведь в классе мало ребят учится.
— На родительские собрания ходите?
— Пока не пробовал. У нас по пятницам чаепитие даже есть, но туда пусть ходят мамы.
— О чем Федя мечтает, какие у него интересы в жизни?
— Федя сходит с ума по автомобилям, как и я в детстве. Я вообще люблю технику, всякие мотоциклы, машины, снегоходы. А в детстве хотел гонщиком стать, каскадером. И стал. Большинство трюков в кино исполняю сам…
Еще Феде нравится строить, создавать, он очень увлеченно собирает всякие конструкторы. С удовольствием занимается боксом, брейк-дансом. Полтора года ходил на борьбу, я его водил. Ну это как бы условно борьба, то есть они, козявки такие, в кимоно расхаживали и мужичками становились потихонечку.
— Вы до сих пор бегаете с ним по утрам?
— Конечно. Когда более или менее хорошая погода. А летом и весной у нас утро начинается с пробежки по нашей тропе в лесу, если мне не надо ехать на работу. Лес меня заряжает энергией. У меня есть там свое место, мы частенько с семьей ходим на пикник. Осенью как-то заехал, давно не был и столько мусора увидел... Знаете, очень сильно угнетают люди, которые мусорят в лесу. Это еще одна моя боль. В первую очередь я ненавижу тех, кто обижает слабых. А во-вторую — тех, кто мусор бросает. Я просто не понимаю таких людей. В лесу все так красиво, ну как можно взять и красивое испортить? Дикое невежество.
— Говорят, сорок лет для мужчин — особенный рубеж. Приходит мудрость, человек меняется.
— Я изменился кардинально. Нашел ответы на многие вопросы. И не просто нашел, я эти вопросы решил. Четко осознал, что главное богатство — это время. Раньше я его транжирил, теперь нет. Например, мне звонят периодически: «Соцопрос, пожалуйста, есть у вас 15 минут?» — «Сколько?! — искренне возмущаюсь я. — Женщина, вы с ума сошли? 15 минут? У меня и трех минут нет, чтобы начать сейчас думать про то, что меня не интересует». В моем графике распределено время не только для встреч, съемок и так далее, но и для мыслей. Пять минут в день я думаю про одно, десять — про другое, час — про третье.
— Давно вы стали таким рациональным?
— Лет с тридцати пяти. Ты думаешь: «Так, сегодня пятница, если посижу с друзьями, лягу в два, а субботу просплю, день будет неполноценным». И начинаешь выстраивать по-другому жизнь, потому что в субботу хочется проснуться утром и потренироваться. Со мной кардинальные перемены произошли. Когда у меня был актерский взлет, я жил ночью. Мы с братом созванивались часов в 11 вечера и говорили: «Привет!» — «Привет! Какие планы?» И в час ночи шли в кино. Потом возвращались домой и опять смотрели кино. А где-то в 4—5, иногда в 6—7 ложились. Так я жил достаточно долго. А сейчас в 11—12 засыпаю. Я стал любить утро.
— Трудно заставить себя рано ложиться спать, особенно творческому человеку…
— Молодость тебе и дана на то, чтобы ты рок-н-ролльничал и жил ночью. Я в этом смысле на пять с плюсом себя проявил. Но время это прошло. Раньше я путешествия просто обожал. В новый город прилетал и бросался в какие-то приключения, знакомства. Я трогал мир руками. Не слушал про него, не читал, а трогал. Мне до всего было дело. С кем-то я пил, кого-то любил. Я называю этот период — «период Высоцкого», — это когда ты просто как свеча горишь, тебя несет. А сейчас другой период. Вы не представляете, как утром прекрасно пишется. Голова чистая. А вечером я уже тяжело пишу, прямо мучаю себя. Вы думаете, зря, что ли, миллионеры в пять утра встают, просто так? Все, кто успешен, кто добивается каких-то высот, знают про это особенное время. Есть природные биологические часы. Утром рано на свежую голову приходит очень много открытий, решаются самые сложные вопросы. Я на съемках это очень хорошо прочувствовал. В экспедиции 50 дней ложился в 9 вечера и просыпался в 4 утра. До этого я в последний раз в 9 вечера ложился, когда был маленьким и смотрел «Спокойной ночи, малыши!». А тут надо было ловить световой день, ведь солнце рано встает и рано садится. В шесть тридцать я снимал уже. Я ложился раньше всех, даже раньше Федора. Сын еще играл, а папа уже спал. Это, конечно, смешно. Но утром я чувствовал, что я самый сильный здесь, вот прямо ощущал свое превосходство. Я быстро соображал, обрабатывал информацию, принимал решения. Мое подсознание не было заглушено алкоголем, чем-то еще, и энергия просто перла. Только благодаря этому я и бегал, и снимал, и сам снимался. Такой режим помогает достичь нужных результатов и определенных высот.
— А каких именно высот вы хотите достичь?
— Я понял, что не нужно строить далеко идущих планов. Вот смотрите, я написал сценарий, там три финала. А снял четвертый, альтернативный. Но в монтаже получился пятый. Понимаете? Все происходит по-другому. Жизнь — живой процесс. Я, конечно, мечтаю найти своего зрителя, нащупать его и двигаться вместе с ним, в одной связке. Представляете, то, что ты сделал, нравится не только тебе, но еще кому-то? Это дорогого стоит. И я хочу продолжать этот путь: буду писать и снимать свое кино. Я вообще не люблю разовых акций. Мне и однодневная любовь с женщиной не нравится. В профессии так же, я человек длинной дистанции.
— Как вы думаете, а как будет развиваться артист Чадов?
— Ну, я надеюсь, что у него будет все хорошо. У него же уже есть свой режиссер. (Смеется.) А если серьезно, то я стал избирательней. Признаюсь честно, за многие роли брался просто из-за того, что мне надо было срочно кормить семью. Так работают многие артисты в стране. Это тоже моя боль. Одна из… Знаете, я завидую актерам, которые до сих пор «бременские музыканты», у которых нет детей, они сами по себе и занимаются собой. Я не такой. Мне самому вообще толком-то ни хрена не надо. Но вот родственники — это моя ответственность. Я не жалуюсь, но на многие роли я соглашался только из-за денег, чтобы обзавестись своим жильем элементарно. В половине фильмов я бы не снимался, если бы была финансовая стабильность. Надеюсь, что у меня теперь есть возможность стать в профессии свободным художником. И бежать на площадку, лишь когда нравится материал, коллектив, режиссер, оператор и так далее.
— Стоит ли у мужчин-артистов так же остро, как у актрис, тема возраста? Мне кажется, что недостатка в мужских ролях нет, плюс у вас моложавый типаж.
— Если бы не моя профессия, мне было бы вообще по фигу, как я выгляжу. Дал бы мне Бог большой нос или уши, мне было бы по барабану, я мужик. Но с возрастом возможности уходят. Вот в чем дело, а не в том, что у тебя морщины появляются. Другое дело — современный Голливуд. Тому Крузу 59 лет, и у него главные роли. Тому Харди — за сорок, из главных ролей в блокбастерах не вылезает. Если вспоминать «Крепкого орешка», сколько Брюсу Уиллису было? Двадцать пять? Нет! Тридцать три. И он только начинал. В Голливуде вообще взят ориентир на более взрослого, мудрого героя. В России не так. Здесь снимают молодых, из-за этого ропщут все актеры. Мне было 20, 25, 30, и я не слезал с экрана, премьера шла за премьерой. Так же, как сейчас у всех молодых актеров. А когда за 35 перевалило — все изменилось. К сожалению, мы заложники возраста.
— Понятно, что вы любите кино. А что вы еще в жизни любите?
— Обожаю проводить время с сыном. Я с ним хожу на выставки, Феде нравится. Он смотрит фильмы детские, и я с большим удовольствием с ним заодно. Пересмотрел, наверное, все фильмы про собак. Мне в кайф жить просто, как все живут. Ходить в ресторан, общаться с друзьями, в гости ходить, путешествовать. Мое хобби — радоваться жизни. И я это умею делать хорошо.
