«Так сложилась моя судьба, что с четырех лет я снималась с прославленными на всю страну актерами: Фаиной Раневской, Тамарой Макаровой, Павлом Кадочниковым, Верой Марецкой. За роль в фильме «У них есть Родина» мне, одиннадцатилетней школьнице, в Кремле вручили медаль «За трудовое отличие». Мое фото напечатали все газеты...»
— Я жила в самом центре Москвы, на улице Горького, в доме, где Елисеевский магазин. Прямо над ним у нас была квартира. Мой дедушка был главным инженером Елисеевского магазина по холодильным установкам. Благодаря своей должности он и получил там жилье.
Мама была преподавателем музыки в музыкальной школе, а папа у меня погиб в первые дни войны. Мама вышла второй раз замуж, когда мне было шесть лет. У меня был отчим, замечательный человек Исаак Яковлевич, я очень его любила, и он ко мне относился потрясающе: обо мне заботился, кормил, поил, растил. Все было прекрасно.
Бабушка меня одевала как куколку. Она была настоящей рукодельницей, прекрасно шила, вязала, помню, не расставалась с клубком шерсти и спицами. Она, например, сшила мне нарядное платьице по колено. И на мои короткие волосы приколола бант такого же цвета. И мы с бабушкой пошли гулять на Петровский бульвар. Я была очень бойким ребенком, бегала по скверику, кричала, пела и, кстати, очень чисто говорила. К детской песочнице подошла ассистент режиссера. Она искала среди детей героиню для фильма «Жила-была девочка». Я ей сразу приглянулась, и она выбрала меня. Так я и попала в кино...
Но так получилось, что моя жизнь в кино закончилась вместе с детством. Самое смешное, что, несмотря на длинный список ролей, меня ни в один театральный вуз не брали. Педагоги говорили: «Вы уже в кино снимались, вас там испортили, придется переучивать. Идите лучше во ВГИК, а в театральном вам делать нечего, вы уже киношная актриса».
— А у вас в послужном списке сколько было фильмов?
— Сейчас посчитаю. «Жила-была девочка», «Слон и веревочка», «Первоклассница», «У них есть Родина», «Дети партизана», «В степи»... В общем, много. Я была тогда очень популярная девочка, и, понятно, педагогам не хотелось такую в студентки брать: мол, она уже хлебнула этого всего и знает, как и почему. Они же берут свеженьких девочек, чтобы научить профессии.
Когда я пришла во ВГИК, там набирала курс Ольга Ивановна Пыжова. Она была очень строгим педагогом. И тоже категорически была против съемок в кино. Я поняла, что шансов поступить у меня нет.
И тут мне улыбнулась удача. Совершенно случайно в Серебряном Бору на пляже я встретила Сергея Аполлинариевича Герасимова. А его я знала, потому что снималась в фильме «Первоклассница» с его женой Тамарой Федоровной Макаровой. Она играла учительницу, а я первоклассницу Марусю Орлову. Мы очень тесно общались во время съемок. Сергей Аполлинариевич приезжал к жене, мы все вместе чай пили.
Забавно, но девочки, которые вместе со мной играли в «Первокласснице», так и называли Тамару Макарову — Анной Ивановной, как учительницу. Они любили ее, ходили за ней по пятам и задавали массу вопросов.
Так вот, встречаю Герасимова на пляже.
— Ну как, кума, твои дела?
— Сергей Аполлинариевич, вот так кумой и останусь, не берут меня нигде, ни в театр, ни в кино.
— Как это не берут?
— Все твердят одно: я испорчена кинематографом.
Герасимов задумался: «Ладно, вот что я могу сделать... К Пыжовой так просто не подкатишь, это ученица Станиславского, народная артистка. Мы вот что сделаем: я попрошу в деканате, чтобы ты пришла на туры, прочитала программу, как все, но они ни слова Пыжовой не будут говорить о том, что ты снималась в кино.
Сказано — сделано! Я пришла на тур, все прочитала, и Пыжова меня сразу взяла к себе.
— Ольга Ивановна вас не узнала?
— Откуда? Она что, будет смотреть детские фильмы? Пыжова совсем про меня ничего не знала, тем более что ей по просьбе Герасимова ничего в деканате не сказали.
Она узнала о моем «темном» прошлом случайно. Где-то на втором курсе сидим в аудитории. В дверь постучались.
— Защипина, забери наконец свои письма, тут мешки лежат. Не пройти...
Пыжова удивилась: «Почему тебе письма мешками приходят?» А ей девочка из деканата объяснила: «Вы что, Ольга Ивановна, не знали? Наташа же снимается в кино». Так вся правда и открылась. Ольга Ивановна вздохнула: «Ну что ж мне с тобой делать, я тебя уже полюбила». И действительно, я была у нее одной из лучших учениц.
Со мной учились Наталия Кустинская, Тамара Семина, Таня Бестаева. Все три красавицы в будущем стали известными актрисами. Так что у нас курс был очень яркий. Всех растаскивали по кино, но Ольга Ивановна никого никуда не отпускала. Нам было запрещено в кино сниматься.
Такое положение было во всех театральных училищах, потому что студентам надо было учиться, готовиться к сдаче экзаменов. Ведь тогда фильм снимали почти год, долго перед съемками репетировали, это сейчас за неделю все готово. Это правило распространялось и на институт кинематографии. Там актерское мастерство преподавали по системе театра, никакого специального обучения для кино не было.
Я училась с большим удовольствием. Ольга Ивановна умела всех распределить по полочкам, кто чего достоин, кто на что годится. В дипломном спектакле я играла Люську в «Беге». Очень был хороший спектакль, и музыку к нему сам Таривердиев писал. Мама не интересовалась моими студенческими работами. Она была против моей актерской карьеры. Я ведь окончила музыкальную школу при консерватории по классу рояля и очень хорошо играла. Мама мне говорила так: «Учись! В кино выкрасят и выбросят, а надо иметь профессию. Подумаешь, тебя сняли в кино! Ну и что, сегодня сняли, а завтра забыли, а ты никто и ничто». Она хотела, чтобы я была музыкантом.
Но я очень не любила сидеть часами за инструментом, разучивать гаммы. Когда я уже стала самостоятельной личностью, первое, что сделала, продала пианино.
А в Театре сатиры мама спектакли с удовольствием смотрела. Иногда хвалила: «Хорошо сыграла, да и спектакль мне понравился». А порой она приходила и возмущалась: «Ой, что у вас ставят, жуть какая-то, тоска зеленая».
— Как вы после ВГИКа в Сатиру попали?
— На меня пришли заявки с киностудии «Мосфильм» и со студии Горького. Но я хотела в театр, потому что Ольга Ивановна Пыжова привила нам всем любовь к сцене. Она растила из нас театральных актрис.
Для показа мы с ребятами отрепетировали сценку из Брехта, я там играла старуху, которая была начальником обоза, ее потом играла Пельтцер в кино. И отправились показываться во все театры. Меня пригласили в два театра: в Ермоловский и в Сатиру, но я, конечно, выбрала Сатиру. Попала я туда без всякого блата, просто понравилась главному режиссеру театра Валентину Плучеку.
Почему я выбрала Сатиру? Во-первых, личность Валентина Плучека. Все знали, что он прекрасный режиссер. А во-вторых, мне казалось, что в Сатире я буду петь и танцевать. Я ведь очень хорошо пела. У меня был замечательный голос.
И я не ошиблась в своем выборе. В Сатире я столько партий вокальных спела! Простакову, Лизу Синичкину. Кстати, недавно по случаю праздника в честь годовщины Победы у нас был вечер в театре. И я спела с оркестром балладу Лизы Синичкиной из спектакля «Гурий Львович Синичкин»...
— А вы помните, как вы в первый раз переступили порог театра?
— Осенью на сборе труппы Валентин Николаевич представил меня коллегам: «Вот наша новая молодая актриса, кинодива, но не волнуйтесь, ее отпускать на съемки не собираюсь, будет работать, как все». Никто в Театре сатиры о моей кинокарьере и не подозревал. Кому надо было смотреть фильм «Первоклассница», что вы, смеетесь!
Вся моя слава осталась в детстве. Обо мне тогда и в газетах писали. Все узнали про меня после того, как фильм «У них есть Родина» получил Сталинскую премию. Мне не дали, потому что педагогический совет кинематографа, Министерство культуры решили, что девочке в десять лет государственную премию давать нельзя, это непедагогично.
Награждение проходило в Кремле. За мной прислали черную правительственную машину. Через все залы меня сопровождал почетный караул. Все это было очень торжественно, председатель Президиума Верховного Совета СССР Шверник вручил мне медаль «За трудовое отличие».
Одета я была как примерная советская девочка. На мне была черная юбочка в складку на бретельках, белая шелковая блузочка и пионерский галстук. Еще у меня были длинные косички ниже плеч с бантами, мне их мама заплела.
Я ни капельки не волновалась, ничего еще тогда не соображала. Когда мне вручили эту медаль, я села обратно на место в кресло. С одного бока от меня сидела Тамара Федоровна Макарова, а с другого — актер Геловани, который в кино играл Сталина. Тамара Федоровна стала прикреплять мне медаль к бретельке от юбки. Тут, конечно, все корреспонденты подбежали и стали снимать, как сама Макарова мне цепляет медаль. Это фото потом появилось во всех газетах и журналах. Еще бы! Такое событие — маленькая девочка впервые получает медаль в Кремле!
— Вам, наверное, одноклассники завидовали?
— Не знаю. Дети в школе знали, что я снимаюсь, что я та самая первоклассница. Но особого внимания к себе я не чувствовала, разве что учителя были со мной требовательнее, чем с другими детьми. Честно говоря, я о себе сама была не очень-то высокого мнения, потому что мама у меня была строгая.
— А правда, что в школе с вами учился Андрей Миронов?
— Это была обыкновенная школа в центре Москвы, где Пушкинская улица. На два класса младше учился Андрюшка Миронов. Мы все тогда бегали на каток «Динамо». Это был элитный небольшой каток. Но меня-то туда пускали, потому что знали как звезду экрана. Там и хулиганье всякое было, но я была хитрой. Как приду на каток, с каждым хулиганом по кругу проеду, и они меня больше не трогали.
Так вот Андрей, толстенький маленький мальчик, все время задирался. То ножку мне подставит на льду, то всякие реплики отпустит: «Дорогу Защипиной! Она знаменитая!»
Не думаю, что он мне завидовал, мы же дети были еще. Самое интересное, что спустя годы мы с Андреем Мироновым оказались в одном Театре сатиры. Я очень много играла с ним в паре: его жен, сестер, подруг. Мы вместе выходили на сцену в одном спектакле по Сэлинджеру «Над пропастью во ржи», где я играла его сестру.
— Каково было с ним работать? Каким был Миронов партнером?
— Ой, прекрасно! И партнер он был замечательный, но придирчивый. Учить любил очень. «Ты тут не так сказала, повернись в этом месте и посмотри в другую сторону», — давал он мне советы на репетиции.
Я всегда прислушивалась. Между прочим, там было очень много толковых советов, которые помогали мне в работе над ролью.
Андрюша — талантливый человек, а с талантливым человеком очень приятно работать. Он же все время что-то придумывал, и мне было легко ему подыгрывать, я с готовностью шла на его придумки, не надо было особо самой напрягаться. Поэтому у нас в паре все очень хорошо получалось.
Бывали и смешные моменты. Помню, как в сцене в спектакле «Женский монастырь», где он играл моего мужа, Андрей, произнося текст «Давай быстро собирайся!», каждый раз меня больно щипал. Я его не раз и не два просила не делать этого. Но он так входил в раж, что совершенно не думал о моих синяках. И вот как-то в очередной раз он меня ущипнул. Я как дам ему сильно по руке — он даже глаза вытаращил от удивления. Но мы продолжили играть дальше, словно ничего не случилось. Вот что значит актерское мастерство!
А самая интересная наша с ним работа была у режиссера Марка Захарова в легендарном спектакле «Доходное место» по Островскому. Андрей там играл Жадова, а я Полиньку.
Марку Анатольевичу, когда он пришел в наш театр, было 34 года. Он начал с постановки очень сложного спектакля «Доходное место». Валентин Плучек разрешил молодому режиссеру выбрать для спектакля любых актеров, в том числе и самых известных. Там были заняты Анатолий Папанов, Татьяна Пельтцер. Захаров сразу понял, увидев Андрея Миронова, что лучшего Жадова ему не найти. Перед началом репетиций Захаров всех нас собрал и сказал: «Я даже не представляю, как это ставить. Так что давайте думать вместе». Пельтцер возмутилась: «Присылают неумех режиссеров. И я должна с ним думать, как ставить?!»
Но в процессе работы над спектаклем она влюбилась в Марка Анатольевича. И если кто-то при ней говорил о нем плохо, гневно набрасывалась: «Не сметь ему перечить!» И потом именно Пельтцер ушла из театра за Марком Захаровым в «Ленком».
Премьера «Доходного места» прошла с оглушительным успехом. Вызывали даже конную милицию, чтобы сдержать толпу, желающую прорваться на спектакль. Плучек собрал всех актеров и поздравил Захарова словами: «Марк, ты прорвался! Беги за шампанским!»
Сам Марк Анатольевич спустя годы, когда его спрашивали журналисты о своем любимом спектакле, всегда отвечал, что это «Доходное место» в Театре сатиры...
Кстати сказать, я считаю, что именно Марк Захаров дал мне больше в моей профессии, чем Плучек. Хотя Валентин Николаевич давал мне много ролей, я немало у него играла. Каждый год у него получала одну-две большие роли, и так было всю мою сатировскую жизнь. Эпизоды я тоже играла и в массовке бегала. А как без этого? Он всегда говорил: «Сегодня главная роль, а завтра — в массовке, это необходимо, надо приобретать актерскую технику».
Плучек настолько талантливый и умный человек, он меня использовал на полную катушку. Он меня и ругал, и хвалил. В общем, всякое было. И роли были разные.
Я играла у него и Лизу Синичкину в водевиле «Гурий Львович Синичкин», и сестру героя Андрея Миронова в «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, у меня была большая роль в спектакле «Дом, где разбиваются сердца». И самое потрясающее, что он мне, двадцатилетней, поручил возрастную роль Простаковой в «Недоросле». А это к тому же еще был мюзикл, я много там пела. Моя вокальная партия была очень сложная, я даже во время репетиции сорвала голос.
— Как вас встретил коллектив Театра сатиры?
— В то время в театре был замечательный коллектив, творческая энергия буквально бурлила. Театр сатиры раньше — при Плучеке, при Шуре Ширвиндте, при Марке Захарове — был родной дом. Это была одна большая веселая и творческая семья замечательных людей. Мы шли в театр, как в родной дом, с болячками, с безденежьем, радостью и горем. В театре было много всяких романов, влюблялись, расставались, женились. Жизнь била ключом.
А родной запах кулис, гримерки... В моей гримерке рядом со мной много лет сидела Татьяна Егорова. Андрюшкина любовь. Потом менялись актрисы, приходили, уходили. А я всю свою жизнь сидела за одним и тем же столиком. И до сих пор я за ним сижу вот уже 60 с лишним лет...
— Многие актеры Сатиры часто рассказывали, как шутили друг над другом.
— Это правда. В Театре сатиры существовала такая традиция — мы разыгрывали друг друга на сцене. И это, честно говоря, прибавляло мастерства актерам: надо было выходить из положения, здесь важно было отыграть так, чтобы зрители ничего не заметили.
Учили нас этому старшие артисты — Менглет, Лепко, Аросева, Пельтцер. Представляете, какие мастера у нас были перед глазами, с которыми мы на сцене учились мастерству, играя с ними вместе. Представляете, какое это счастье, играть с такими партнерами!
Пельтцер с Плучеком спорили часто, по-творчески. Он учил ее играть, а она считала, что она трактует роль правильно. Это была не кухонная свара: «Ты мой половник взяла!» Это же были творческие жаркие споры, все по делу.
— Какие-нибудь забавные случаи были с этими розыгрышами?
— Ну, один могу рассказать про Андрюшку. Он в спектакле «Гурий Львович Синичкин» играл архитектора, который приносит в управление культуры план строительства нового театра. И Андрюшка решил себе сделать характерный образ. Он нашел смешные очки, к очкам приделал нос и усы. Эти очки надевались вместе с носом и с усами. И нацепил взъерошенный парик, вроде такой творческий архитектор.
В одной сцене он приходит к начальнику отдела искусств управления культуры с проектом нового здания. А начальника играл Георгий Менглет. И вот однажды на спектакле Андрюшка вышел на сцену, стал произносить свой текст, и вдруг Менглет говорит: «Что-то я стал плохо видеть, дай-ка мне твои очки». Ну вот что делать? Он же не мог снять и дать ему очки вместе с носом. А Менглет повторяет: «Дай мне очки, я тебя прошу». Андрей, конечно, сначала растерялся, а потом нашелся: «У меня есть еще один план, я сейчас его принесу и дам вам очки». И ушел за кулисы. И не вернулся. А Менглет как ни в чем не бывало продолжил играть.
Мы были все очень способные люди. Не могу сказать слово «талантливые», имея в виду себя, но мы все были мастера, потому что Плучек нас воспитывал отлично. Он так нас тренировал, он делал из нас актеров, он за нами следил, он знал, кому какую роль уже пора дать, чтобы развивать это качество в актере или то. После него таких режиссеров в театре больше не было.
Он был очень строгим. Отчитывал на собрании тех, кто неправильно себя вел или неправильно играл, и мог оскорбить, но все по делу, все шло на пользу.
Конечно, актерская зависть присутствовала, конечно, но у нас театр был особенный. У нас не было интриг, никто никому гадостей не делал. И завидовали, и огорчались, и слезы были, и хождения к главрежу с просьбами — все это было, конечно, но не было таких интриг, чтобы какую-то гадость сделать.
— С кем вы дружили из актрис?
— Вы знаете, особо таких близких подруг не было. Вот с Таней Егоровой мы дружили. Прошло какое-то время, я с Ниной Корниенко стала дружить. Таня Егорова до сих пор мне названивает, мы с ней вспоминаем молодость, посмеемся.
У нас с Верой Васильевой была изумительная дружба, мы с ней репетировали одну и ту же роль, помогали друг другу. У Веры Кузьминичны все никак не получался танец. Я помогала ей по шажкам запомнить движения.
Вера Кузьминична Васильева рассказывала, что она с коллегами приходила даже посмотреть, как я пою в спектакле, потому что буквально с первых репетиций я уже танцевала и пела, все это было точно, без всяких страхов. Это музыкальная школа помогла, конечно.
— Еще про Ольгу Аросеву я хотела спросить. У вас с ней была очень интересная работа театральная.
— Мы с ней играли в антрепризном спектакле «Нью-Йорк. До востребования, Розе» двух сестер. Аросева и Защипина, две русские бабы, играли двух евреек. Это был спектакль о первой волне эмиграции в Америку. Одна сестра уехала в Америку, вторая осталась в России. Потом прошло много лет, и та, которая в России, поехала к сестре, они там встретились, и эта русская там умерла. Вот такая была история.
Мы играли с Аросевой с большим удовольствием. Ольга Александровна посоветовала эту пьесу поставить в Омском драматическом театре, где работала ее сестра. И сестра Аросевой попросила ее приехать, сыграть с ней премьеру. Ольга Александровна съездила, сыграла, потом, вернувшись, сказала: «Ты знаешь, я чувствую тебя сестрой гораздо больше, чем свою родную сестру. Я тебя на сцене обожаю!»
Так что мы с ней с удовольствием играли этот спектакль, и с ним-то мы объездили всю Россию и пол-Европы. В Америке были два раза. А в Израиле зрительницы бежали на сцену и целовали Ольге Александровне руки. И что только не дарили — цветы, пироги несли, всякие угощения, какие-то безделушки, игрушки. Принимали очень радушно, тепло.
К нам приходил раввин на этот спектакль, очень нас хвалил, говорил, что мы хорошо играем евреек, не картавим, не пародируем акцент еврейский, что мы играем просто хороших двух женщин.
— Это было время дефицита, где-то надо было доставать косметику, красивую одежду. Как вы выходили из положения?
— Вы знаете, не очень-то тогда на это обращали внимание, как-то было все гораздо скромнее, проще. Мы друг друга не утомляли этими делами, кто лучше одет, кто как накрашен, как-то вот этого у нас особо и не было.
— Кто у вас была прима театра?
— У нас была прима Таня Васильева. А как же! Она была подружка Валентина Николаевича, он ее обожал, просто боготворил. Она была ведущая актриса. Таня — очень хорошая девушка, мы к ней все тепло относились. Она была умница, талантливая. Занималась искусством, мне кажется, вообще ни во что не лезла, ни во что не вмешивалась.
— А все думают, что Ольга Аросева...
— Нет, она долго была в опале. Потому что они с Зелинской какое-то письмишко сочинили и отправили театральному начальству: мол, Плучек неправильно театром руководит. Он их не отпускал на съемки «Кабачка «13 стульев», они злились, в общем, была такая небольшая свара. Но она закончилась, и все встало по своим местам, все снимались в «Кабачке», Плучека больше они не трогали, и он их не трогал.
Плучеку, по-моему, было совершенно не до склок. Он был гениальный режиссер, ставил потрясающие спектакли, потому театр и жил так долго в таком блеске, потому что им руководила Личность. Ну не может личность заниматься всякими дрязгами, так не бывает. Поэтому все утихло и нормализовалось.
Главное, в театре жило творчество. Валентин Николаевич нас часто собирал, читал нам стихи, рассказывал о своей жизни, об общении с великими артистами, с которыми он встречался, о своей работе в театре на флоте. В общем, много чего рассказывал, учил нас играть, всяким приемам, воспитывал нас.
— А у вас были специальные педагоги в театре по речи, по движению?
— Конечно, к нам приходила педагог по речи очень известная, дыхательной гимнастикой с нами занималась, у нас был педагог по вокалу. Нас развивали все время для того, чтобы мы были профессионалами. Чтобы, если попадалась роль с вокалом, актриса была готова исполнить партию.
На каждый спектакль приглашался художник по костюмам и по декорациям, они с Валентином Николаевичем Плучеком вместе все обсуждали. А у нас очень часто костюмы шил Вячеслав Зайцев.
Мы со Славочкой очень дружили. Он много спектаклей оформлял в нашем театре, нам шили платья по его эскизам, и он даже приносил и дарил актрисам бижутерию, свои украшения. У меня много его подарков на память осталось.
— А сколько спектаклей у вас поставил Марк Захаров?
— По-моему, четыре спектакля, в трех из них я принимала участие — «Доходное место», «Темп-1929», «Банкет».
Потом Захарову предложили возглавить «Ленком», и он, конечно, захотел стать главным режиссером. Он тут главным не был, потому что здесь все-таки был Валентин Николаевич. Марк понимал, что ему здесь возглавить театр не светит. Поэтому он ушел в «Ленком», и правильно сделал. Многие актеры просились вслед за ним, он нам сказал: «Я бы вас взял, но мне Министерство культуры запретило брать хоть кого-нибудь к себе в театр, чтобы не обижать Плучека». Марку Захарову запретили, только потом уже, прошло много лет, Пельтцер все-таки ушла к Марку Захарову. Но она была исключением.
— Гастрольная жизнь у вас интересная была. Вы сколько стран объездили?
— Мы каждый год ездили в Ленинград, очень часто бывали в Сочи. И очень часто ездили за границу. Были во Франции, в Италии, в Германии, Израиле. Нас принимали замечательно. Спектакли были прекрасные, актеры великолепные.
В гостиницах народные артисты жили в люксах. Заслуженные артисты жили в одноместном номере. Артисты попроще, молодые, жили по два человека. Я очень быстро благодаря Плучеку получила звание заслуженной артистки. Так что жила всегда отдельно.
За границей все было сложно. Мы с собой еду возили, консервы с собой брали, кипятильник, плиточку, кастрюлечку, готовили в номере себе еду для того, чтобы на валюту купить друзьям подарки, детям одежду. Кстати, «походная» плиточка у меня до сих пор сохранилась. Кофейничек, кипятильник, кастрюлю, сковородку, консервы, тарелочки, вилочки — все возили. Запахи неслись из номеров по всей гостинице.
Все друг к другу ходили. Но у всех свои компании, по два, по три, по пять человек собирались, готовили, закусывали, выпивали.
— А каким был руководителем Александр Ширвиндт?
— Александр Анатольевич был особенный человек, это был человек-солнце. Да, он не хотел занимать должность художественного руководителя после ухода из жизни Плучека, но мы все его упросили, потому что он был человек необыкновенной доброты, необыкновенного ума, необыкновенного образования. Ну а про юмор я даже говорить не буду. Это гениальный человек, таких больше не было и не будет. Он сохранил Театр сатиры таким, каким он был при Плучеке...
Близкой дружбы у нас с ним не было. У нас были просто очень хорошие, теплые отношения, Я его называла Шура, а не Александр Анатольевич, а он меня Наташа. Шура мне тоже роли давал хорошие. В спектакле «Дураки», который он ставил, дал мне роль торговки, я с удовольствием играла там. Мы много общались в театре.
В молодые годы у нас была компания, мы часто вместе пили вино, собирались после спектакля на гастролях в номере у кого-то. И здесь, в театре, собирались часто в комнате отдыха, мы даже Новый год вместе встречали, всем коллективом. Там банкеты устраивали после спектакля, после премьеры, накрывали стол. Я вам говорю, у нас был не театр, а семья. На гитаре играли, песни пели, Плучек читал стихи. И у меня, конечно, кто только не собирался. Практически каждый вечер гитара и, конечно, и жареная картошечка, и селедочка, и разговорчики. И когда мы пели под гитару, а пели очень хорошо, аплодисменты доносились даже со двора.
Вот я сейчас все вспоминаю — это просто какая-то сказка.
— На сцене вы с ним встречались в какой-нибудь роли?
— В его постановках я часто была занята. Мы встретились с Шурой в последней постановке, в которой он был занят, — «Где мы??!...». Это потрясающий спектакль об одиноком престарелом артисте в сумасшедшем доме. Ширвиндт сыграл эту роль гениально.
— Какой он был режиссер?
— Не могу сказать, что гениальный, но хороший, добротный, умный режиссер, с чувством юмора, которое он и артистам прививал.
Он в работе настолько вдохновлялся, орал на репетиции так, что люстры звенели! Но все в театре прекрасно знали, что Ширвиндт — не злой. Поорет-поорет и остынет...
Его спектакли всегда смотрели с удовольствием, на них тоже билеты достать было практически невозможно. Но он не был таким воспитателем, как Плучек. Он все-таки был из нашей, актерской среды. Именно благодаря этому мы продолжали жить в той же атмосфере дружбы, юмора. Когда он входил в зал на репетицию, то было такое ощущение, что становилось веселее, теплее, радостнее. От него эта энергетика шла просто с неимоверной жизнеутверждающей силой.
— Вы еще рассказывали, что часто бывали на квартире Андрея Миронова в Волковом переулке.
— Да-да. И у меня собирались в квартире, и у Андрея в Волковом переулке. У него была своя квартира маленькая, мы там встречались. Мария Владимировна нас не посещала. А у Александра Анатольевича Ширвиндта мы собирались на его огромном балконе на Котельнической набережной. Накрывали стол, жарили шашлыки.
Мария Владимировна смотрела все премьеры сына. И на «Доходном месте» была. Она меня похвалила за эту роль, сказала: «Я очень довольна! Вы мне очень понравились, вы хорошо сыграли».
Для нас она была мама Андрюшина, и все. Мы знали, что она эстрадная актриса, что она с его папой Александром Менакером выступает с миниатюрами. Тогда такого большого веса в актерском мире она не имела.
— А у вас, наверное, все врачи, косметологи просили билетик на спектакль?
— Да уж. Вы знаете, в те времена, если ты достанешь кому-то пропуск в Театр сатиры, можно было получить все: купить новые сапоги, достать потрясающую еду, попасть к лучшему врачу. Все что угодно можно было получить за пропуск в Сатиру.
— А правда, что на самой шикарной машине ездил Андрей Миронов?
— Ну почему, не только у него, у нас были актеры, у которых тоже были шикарные машины. И квартиры давали, конечно. В театре местком распределял это все. Все, знаете, по-честному было. Голосовали, разбирали, кому уже пора дать, кому нет.
— А интересно, Спартак Мишулин каким был партнером?
— Мы с ним тоже вместе играли, например в «Гурии Львовиче Синичкине». Это довольно сложный спектакль, там надо было и петь, и танцевать, мы с ним в паре все это делали. Он играл Ветринского, а я играла Лизу Синичкину. Потом в «Проделках Скапена» он играл Скапена, я играла Зербинетту.
С ним было сложно. Не то что текст забывал, он такой индивидуалист, он не партнер. Сам о себе думал, сам о себе заботился и совершенно никак не соучаствовал с партнером. С Мишулиным, бывало, мы стульями друг в друга кидали — такие страсти кипели на репетициях.
С Андреем, например, было замечательно играть, он с тобой взаимодействовал, он тебе помогал тем, что придумывал, тебя увлекал в свои задумки, и получался очень хороший симбиоз. А Мишулин играл сам по себе, он себе придумал, он себе это сделал...
— А вы в кино снимались? Или Театру сатиры посвятили всю жизнь?
— Зато у меня было много телевизионных работ. КВН, между прочим, начинался с меня. Я вела его с Александром Белявским немножко, а потом с Аксельродом. Изумительный Алик Аксельрод, интеллигент, интеллектуал. Потом его по вопросу национальности попросили удалиться. Я сказала: «Ну и до свидания и я вам скажу».
На самом деле я очень закрытый человек при внешней такой радужности. Очень глубоко и точно чувствующий человек. Но человек, который заряжен на получение удовольствия от каждого прожитого дня...
После того как поступила в Театр сатиры, очень часто отказывалась сниматься. Сначала отказывалась, а потом перестали уже звать, естественно. И все, как-то заперло.
Плучек все-таки оттащил меня от кино. А Андрюшка Миронов меня ругал, он мне говорил: «Вот дура, снимайся сейчас, зарабатывай имя, а потом на старости лет имя на тебя будет работать». Но я, конечно, не слушала его, а слушала Плучека...
Сейчас Театр сатиры уже не тот. Да, все на месте, портреты висят, стулья стоят... Сцена та же, да. А люди совершенно новые. Стариков осталось мало. Нас человек пять-шесть осталось из старой гвардии: Корниенко, Шарыкина, Селезнева, я и пара мужиков. Мы встречаемся, созваниваемся, вспоминаем прекрасное прошлое. «О чем мы мечтаем?» — спросите вы. Чтобы подольше играть на любимой и такой родной сцене, конечно!
