Наконец в жизни хоть и ссыльной, но все-таки выпущенной на свободу Керсновской стали появляться такие радости, как отпуск. Она приехала на родину и от знакомых узнала, что ее мать жива и ищет ее. В радиопередаче «Международный розыск» из Румынии сразу на нескольких языках просила что-нибудь разузнать о Евфросинии. «Я ничего не видела и не слышала: я читала и перечитывала невероятно безграмотно переведенную международную телеграмму: «Благословляю, целую, обнимаю». И опять — «благословляю». А сердце пело на все лады: «Жива, жива, моя старушка! Единственная, родная!»
В 1958 году Евфросиния получила отдельную комнату в частном доме и, снова пройдя длинную бюрократическую процедуру, добилась, чтобы ее отпустили в Одессу. Там они увиделись с матерью. Но так просто остаться в СССР та не могла, ведь Румыния была хоть и страной соцлагеря, но заграницей. Обе приняли решение, что Александра откажется от румынского гражданства с причитающейся ей румынской пенсией и переедет к дочери, а Евфросиния проработает на шахте столько, сколько позволит ей в будущем получать нормальную пенсию и оформить опеку над матерью. Все это потребовало нескольких лет переписки с инстанциями. Приходилось даже собирать справки и доказательства, что Керсновская имеет дело с настоящей матерью.
Наступили времена оттепели, но Евфросинии с ее взглядами не было легче работать. Как-то она написала письмо начальству, предлагая улучшить некоторые сектора в работе. Но это восприняли как донос. Против нее организовали целое собрание. Те, кого начальство попросило выступить, читали как по писаному:
«Она — злобная дворянка, типичная помещица и даже графиня — каждым своим словом порочит партийное руководство всей страны и своего коллектива. И это она говорит о своей безупречной репутации! И это она осмеливается порочить действительно безупречных начальников!» — «Безупречных?» В глазах у меня все поплыло... «Об их «безупречных» поступках, из-за которых у меня уже были серьезные конфликты, я еще нынче утром говорила господину майору...» Я не выдерживаю: вскакиваю на сцену, ударяю по трибуне картонной папкой, в которой мои записки, и сдавленным голосом кричу: «К черту! Не надо мне ни пенсии, ни вашего помилования!» Кто-то хватает меня за штаны, кто-то — за руки. Меня волокут на место...
Что же, я на любой работе не спасую. Пойду рядовым забойщиком на погрузку. Пусть мне 53 года и я не могу ворочать на равных с молодыми шахтерами, которым по 25 лет. Даже если я от них не отстану (а я не отстану, так как у меня есть и воля, и сноровка!), то все равно: за деньгами я не гонюсь. Пусть у грузчиков четвертый или даже пятый разряд. А мне пусть дают второй. Лишения меня не пугают... посмотрим, есть ли такая работа, как бы тяжела она ни была, с которой бы я не справилась».
Вот таким образом Евфросиния уходила «на почетный отдых». «Вы думаете о том, что вы наделали? Стоило вам в конце лишь слово сказать, и через две недели мы бы вас на пенсию провожали, как Ананьева, с Почетной грамотой и именным подарком!..» Таким образом, я стала грузчиком-лесогоном. Хотели меня грохнуть об землю, чтобы полюбоваться моим унижением. Не вышло! Я сама спрыгнула. Толчок получился такой сильный, что все во мне заныло, но я удержалась на ногах». Однако уйти ей все же пришлось. После того, как в местной газете появилась статья «Не выйдет, Керсновская!», где о Евфросинии была поведана просто тонна клеветы. «Разумеется, случись это несколькими годами раньше, одного этого злосчастного письма было больше чем достаточно, чтобы упрятать меня лет на 25, а то и понадежней! Я там призналась, что, слушая речь товарища Хрущева, не сумела запомнить, «сколько чугуна будет выдоено от каждой фуражной коровы», сколько «деловых поросят» будет получено от одной племенной доярки, сколько «силоса заложат на одного студента», потому что на мою бедную голову пять с половиной часов сыпались проценты, миллионы тонн, гектаров, киловатт-часов... Так ведь это шутка...»
Слыхали ли вы, чтобы человек, десятки лет отсидевший в лагерях, пробовал шутить, отправляя письма начальству с предложениями «улучшить производство»? Но времена были уже более спокойные, и Евфросинию отпустили на пенсию, она стала жить с матерью и прожила еще много счастливых лет, хотя последние годы ее жизни были омрачены болезнями. Скончалась Евфросиния в 1994 году.
Как понимать поведение этой смелой женщины? Этой «сумасшедшей», как нередко называли ее, этой «слабоумной»? А если предположить, что был на земле человек, который никогда не врал? Который был настолько силен и высок душой, что не мог омрачить ее ни единой ложью? Не мог себе позволить пройти мимо просящего помощи. Не мог плохо выполнять доверенную ему работу. Не мог терпеть несправедливость. И как объяснить, что при таком образе жизни она не погибла много раз, ее не убили, не уничтожили?.. Да вот же она, настоящая святая!
