В феврале 1942 года Евфросиния заболела. Начальство лишило бунтарку медицинского обслуживания и обделило пайком под предлогом, что она не вышла на работу. Осатаневшая девушка пришла в кабинет к Хохрину, чтобы его убить, но ее рука дрогнула. Тогда она совершила побег. Несколько дней шла по руслам рек на запад и перешла с правого берега Оби на левый. Немногие решались на такое, да еще зимой! Кругом тайга. Жителям местных деревень категорически запрещалось помогать беглецам и ссыльным. Правда, иногда ей удавалось заработать себе на пропитание, помогая кому-то заготавливать дрова, но чаще всего ее просто не пускали на двор: «Стучу, стучу, стучу... «Это кто еще там?» — «Впустите обогреться!» — «Проваливай, откуда пришла!» — «Я очень озябла, устала». — «Вот спущу кобеля, враз взбодришься!» Шаги удаляются. Пес продолжает заливаться. Псу простительно, на то он и пес.
Иду к следующим воротам. Повторяется тот же диалог. С тем же результатом. Восемь изб в деревне. Восемь ворот. Восемь псов и восемь бессердечных людей. Но разве это люди? Разве люди способны прогнать от своего порога измученного странника, прогнать в морозную ночь? Обессилев, падаю на колоду у последних ворот. Дальше тайга. Холодная, безжалостная. Погибнуть в тайге — это понятно. Но на пороге дома, в котором живут люди? Отчаяние сжимает горло».
Евфросиния находилась в бегах шесть месяцев, в течение которых прошла 1500 километров. В конце концов ее задержали в одной из деревень бдительные жители. Она не сопротивлялась, скорее всего, от усталости, понимая, что без документов в такое время она не найдет себе пристанище. Евфросинию отправили в тюрьму в Барнауле. Там ее неделю держали в одиночной камере, что оказалось благом, так как она могла побыть одна. Правда, в камере царила полная темнота. Затем ее перевели в общую камеру Внутренней тюрьмы НКВД, и начались ночные допросы, при этом днем ей спать не давали. Дело вели разные следователи, и все они дивились образованию, уму и умению вести разговор Керсновской. Их бесила ее логика. Все их «доказательства» разваливались. Запугать ее не удалось. И даже при попытке избить Евфросиния сумела за себя постоять. Что-то в ней было такое, что даже они понимали: такая не остановится ни перед чем. Керсновскую отправили в Сиблаг.
Много она описывала в своих воспоминаниях, с какими подлостями и интригами ей пришлось столкнуться в лагере. «Неудобный», какой-то даже «не здоровый» человек с болезненной честностью, неравнодушием, да еще тот, кто хорошо работал, бесил начальство. Но вот обитатели лагеря ее уважали. Все знали: половину своего пайка и те овощи, которые могла тайком принести с поля, она отдавала беременной солагернице. «По утрам наступал тот счастливый момент, которого ждешь, хочешь ты в этом признаться или нет, все 24 часа в сутки: мы получаем хлеб. Максимальная пайка — 600 граммов. Ее получают лишь на тяжелой физической работе, и то при условии выполнения нормы. Мы, работающие в цехах, получаем 400 и 500 граммов. Последним причитается еще премблюдо: граммов 100–150 каши из отрубей или ложка кислой капусты из «черного листа».
В 1943 году Евфросинию перевели на строительство военного завода под Новосибирском, где заключенные ГУЛАГа работали без применения строительных механизмов. Периодически ей выпадал шанс облегчить свою участь. Например, как ветеринара ее перевели на ферму. Но она была неудобна, отказывалась подписывать фиктивные акты о гибели свиней, по которым охранники могли получать мясо. Таких случаев в жизни Керсновской — миллион. В то время как другие старались хоть как-то выжить, она, если смотреть со стороны, просто вредила себе. Благодаря своим «неразумным» действиям Евфросиния оказалась в бараке усиленного режима с уголовникам-рецидивистами, где она работала в прачечной. Потом была переправлена в Красноярск, где занималась погрузкой барж. Какую бы работу ей ни давали, она не экономила силы, трудилась честно, даже с азартом. Чтобы солагерники не знакомились, не заводили дружбы, их периодически этапировали в другие лагеря. Так Фрося оказалась в Норильске.
Случайно попав в больницу, Евфросиния получила еще один шанс выжить. Ее взяли работать медсестрой. Большую часть своего пайка отдавала пациентам. И при этом была донором. «Я радовалась, что моя кровь может кого-то вернуть к жизни! При всем при том я раз и навсегда отказалась от донорского пайка: две булки черного хлеба, полкило масла, кило сахара, кило соленой рыбы — паек, ради которого кое-кто из заключенных с готовностью становился донором. Может, с моей стороны это было глупо, но я горжусь тем, что, хотя все время мучительно голодала, я ни разу не воспользовалась этим пайком. «Я своей кровью не торгую! Бог дал мне силу и здоровье... И то, что я могу спасти жизнь погибающего, — для меня достаточная награда!»
