— Ваш образ дамочки с Рублевки в скетч-шоу «Одна за всех» попал когда-то точку! Как он сложился?
— Такие дамочки были вокруг — все одинаково худые, когда нет тела вообще, одни сиськи, под которыми, кажется, оно сломается. Эти огромные губы, которые реально не смыкаются. Я у своего косметолога спрашивала, кто может так ужасно колоть и колоть, неужели не видно, что хватит? Врач ответила, что ей и самой приходится это делать. Говори не говори, клиент имеет право хотеть что угодно. Пусть цветут все цветы, в конце концов! Если хочется губ, ради бога. Когда мы с Эвелиной Бледанс надевали силиконовые, наши нижние губы выворачивались от тяжести. Мы не могли улыбаться, потому что «формы» тут же отлетали. Во время съемок приходилось пить воду через трубочку, есть мелкими кусочками, накалывая еду на зубочистки. И слюнки у нас все время подтекали, губы же не смыкались!
Проект был успешным, и все же я его остановила. Испугалась, что зрителей начнет от меня тошнить. Мы снимали блоками по пятнадцать дней подряд, в одной локации. Я не могла взять никакой другой работы, поэтому ушла с тем же радостным чувством, с которым прогуливаешь школу.
— С «Женской лигой» так же вышло — пять сезонов, и хватит?
— «Женская лига» — прекрасная история. Особенно прекрасной она была, пока снимала режиссер Ольга Ланд. Именно Оля начала «Лигу» и «Одну за всех». С ней работалось весело. Это важно, с учетом того, что практически все было импровизацией.
— Как проявлялась ваша популярность?
— Я ее не видела, да и особо не искала. Когда куда-то выползала уставшая и на меня кидались люди, пугалась. Приятно, когда тебя узнают в органах госслужбы, разных организациях, помогают в делах, и совсем другое, когда пьяные в аэропорту требуют совместных фотографий. У популярности две стороны. Пока не знаешь, какой она может быть, думаешь, это круто. Но потом понимаешь, что это огромная ответственность.
— Интересно, какое убеждение вам позволяло раз за разом поступать в театральный пять лет подряд?
— Ответить на этот вопрос четко не смогу. Внутри всегда присутствовало знание, что я должна быть актрисой. И никаких сомнений. Откуда, почему — нет ответа. На четвертый год я дошла до финала и изящно лопухнулась: написала сочинение на двойку, молодец...
— Что за тема была?
— «Мой любимый поэт», я писала по Бродскому. В итоге пять за содержание и два за орфографию.
— На следующий год подтянули орфографию или списали?
— Списала, конечно. Первые годы поступления испытывала страшный пиетет ко всей приемной комиссии. Боже! Такие великие и прекрасные, и в семье у меня тоже все прекрасные, а я — как герой Вицина на дороге, дергаюсь и трушу.
Но наконец поняла, что даже великие не решают мою судьбу, все равно стану актрисой! Помню, как возникла четкая и ясная мысль: ничего больше не буду доказывать. Как говорит подруга: «Только перестаешь сдавать анализ на талант, тут же расслабляешься, становится легче». Я сказала себе, что имею право ошибаться, терпеть поражения, это и означает быть человеком, проживать собственную жизнь.
Те пять лет, пока упорно поступала, не прошли даром. Я работала в Мособлтрансэкспедиции, потом в кооперативе вещи продавала, затем устроилась гардеробщицей в Театр Советской армии. Еще в мультстудии «Пилот» раскрашивала фильмы Татарского и Ковалева. А последний год нигде не работала, папа велел, чтобы я ходила к нему на занятия во ВГИК (Борис Ардов был художником-постановщиком мультипликационных фильмов, режиссером. — Прим. ред.).
— В фильме «Свободные отношения», который тоже должен выйти в этом году, вы играете маму главной героини. Переход на возрастные роли дался без душевных переживаний?
— Там маленький эпизодик, но да, играю маму Аглаши Тарасовой, дочери Ксении Раппопорт. В жизни я и есть мама двоих взрослых детей, так что киношной мамой быть нормально. Вообще-то мне такие роли предлагают лет с тридцати пяти.
Поскольку я характерная артистка, меня давно используют фиг знает в чем, я и бабушек играла — мне по барабану, если есть что играть. Только однажды отказалась от возрастной роли, потому что сценарий покоробил и с режиссером не сложилось. Что касается любимой женской темы про возраст, то так скажу: пару лет назад поколбасило, но сейчас уже нормально. Конечно, любой человек может спросить у «Гугла», сколько Ардовой лет, и тот честно ответит. Но произносить цифры вслух мне не нравится. Когда кто-то из подружек вдруг говорит страшную фразу:
— Мы пожилые, — отвечаю:
— Это ВЫ пожилые, а я молодая и прекрасная. Ко мне применять это мерзкое слово не надо.
— Не поддаваться власти стереотипов — это значит быть внутренне свободным?
— Да, есть ощущение, что я свободный человек. Родители, по крайней мере, так меня воспитывали. Открыто проявляю эмоции, мне за них не стыдно — ржу в голос, когда смешно, и плачу, когда грустно и больно. Это я — и веселая, и грустная, пошли на фиг те, кому не нравится. Могу и юбку короткую надеть, выйти на улицу и громко свистнуть. Да, я такая...
— Что требуется делать или не делать, чтобы дети росли внутренне свободными?
— Я позволяла и Соне, и Антону принимать решения, проявляться, как им хотелось. Никогда не лезла с нравоучениями.
Мои дети живут отдельно лет с восемнадцати, Тоша даже раньше, с семнадцати. Он остался в квартире своего отца, Саши Шаврина, после его смерти. И сын, и дочь — люди взрослые, приходят ко мне, когда им надо и когда хочется. Оба со мной советуются — слава богу, доверяют.
— Коммуналку сами платят?
— Да, все сами. Бывает, какие-то суммы им перекидываю, когда требуется, я же мама. Прошлым летом Антон подрабатывал барменом, горжусь своим самостоятельным сыном.
Вспоминаю, как лет в девятнадцать страшно удивилась фразе одной ровесницы. Она в компании сказала: «Папа с мамой мне не разрешают...» Я подумала: как это вообще возможно — взрослому человеку что-то запретить?! Наверное, моим родителям просто было не до меня, я росла на воле. Мама с младшей своей дочерью, Настей, чуть больше занималась.
