Леонид — мужик, сейчас таких не делают. Что очень важно для актера, он нес пол. Почему теперь смотрят девчонки в экран — и вроде все у этого героя есть: и взгляд, и рост, и в брюках, — а не тянет? Мужик ведь чувствуется на уровне молекул. И девчонки за Леней ходили толпами, как крысы за дудочкой. А сколько по нему умирало артисток и артисточек! Причем все рвались со мной дружить-общаться, думали, что посодействую сближению. Я просто свирепела от этого!
Люба Соколова на банкеты и презентации неизменно приходила с сумкой и набирала туда всего, что оставалось на столах. Все осуждали, шептались да делали выводы. Лично я думала: у нее, как и у меня, «пунктик», Люба же блокаду пережила... А оказалось — она кормила этой едой кучу старух! Когда все узнали, начали сами набивать ей сумки. Голод — это навсегда, от него невозможно отделаться. Маленькими мы с братом ели кору, студентами давились соевыми сырками... Сейчас дочь меня ругает: «Мам, ну что у тебя за манера — кто ни придет, сразу спрашиваешь, не хочет ли он есть?!» А я объясняю, что не могу по-другому. Мы с Леней росли во время страшной нищеты. Несмотря на разницу в возрасте в два года, я помню младшего братика с первых его дней. Кукол у меня не было, и он стал моей первой живой игрушкой. Родился таким хорошеньким! Белокурый ангелок с выразительными глазками. Покачаешь на ручках — засыпает, покажешь козу на пальчиках — улыбается. И даже когда он подрос, ощущение того, что Леня и есть мой ребенок, не отпустило.
Папа был провинциальным актером, их нанимали на специальных биржах. Меня он повсюду таскал с собой, и я видела, что даже на фоне всеобщей разрухи актеры бедствуют особенно сильно. Семья пережила два голода, одним из которых было дьявольское Поволжье. Тогда, конечно, и подумать никто не мог, что этот ад своими страшными цифрами статистики и фотодокументами войдет в учебники истории...
Мне шесть лет, и мы в Саратове. После того как была подъедена последняя травинка лебеды, мама пыталась по-разному вываривать кору деревьев. Тиф и холера гуляли повсюду с бесстыдным размахом. Моя красавица мама, сама опухшая и едва переставлявшая ноги, приходила в отчаяние, когда видела наши голодные обмороки и ничего не могла с этим поделать. У брата вместо задорных светлых кудряшек на голове образовалась сплошная корка. Очень она меня пугала. Я раз сто протягивала руку, но так и не смогла решиться ее потрогать. Моя кукла испортилась. Сломалась. Сидит с опущенными плечиками и потухшими глазками... О том, что мама написала своей сестре Гане прощальное письмо, я узнала, конечно, много позже. Она понимала, что все мы умираем, и спешила сказать родному человеку последние слова. Тетя Ганя тут же потребовала, чтобы мы любыми силами добирались до Казахстана. Оказалось, ее муж работал в тамошнем санатории в пекарне, затеплилась надежда... Мама, собрав остатки сил и нас, рванула к сестре. Прекрасный белый хлеб, опасаясь, как бы не объелись насмерть, нам поначалу давали крошечными порциями, и мы с Ленькой орали во всю глотку от обиды. Тетя Ганя смотрела на нас и тоже плакала. Так дядя Даня Харченко нас спас, а сам пострадал. Хлеб он таскал, понятное дело, с работы. Когда к его собственным четверым детям добавились еще три рта, воровство вскрылось и его выгнали. Но мы остались жить. У моей куклы снова появились веселые кудряшки.
...Риммой меня назвал отец. О том, почему выбрал для дочки имя скифского святого, да еще и мужского пола, мама рассказывала лаконично: «Идиот этот где-то услышал — и ему понравилось. Вот и уперся». У родителей вообще были странные отношения. Временами казалось, что их «несовпадение» не знает пределов. Но полвека они прожили вместе и двоих детей подняли, значит, не так уж все однозначно. Людьми были простыми — из крестьян — и без церемоний. Папа пытался меня воспитывать деревенскими методами — то есть лупил. Учеба эта не шла мне впрок, но определенную верткость привила. Стоило только понять, что надвигается экзекуция, я вопила что есть мочи. На мой ор в комнату, как коршун, влетала мама, и они с отцом начинали кричать куда громче меня. Темы были интересными: кто кого изначально не любил и так далее в различных вариациях. Увы, долго слушать не выходило — надо было пользоваться их увлеченностью своим дуэтом и смываться. Что удавалось не всегда. Забегая вперед, скажу: Таня моя, случалось, подшучивала над дедом так, что у него, бедного, сердце кололо.
