О себе, смеясь, она говорила: «Я влюбчивая!» Это я успел заметить. По Мане сразу видно, когда она влюблена, —вся светится, будто внутри лампочка загорается. А когда все заканчивается, переживает, страдает... Как-то рассказала мне про свою первую несчастную любовь к однокурснику, красавцу Мите Золотухину. У них на четвертом курсе случился роман, но все закончилось печально: Митя рано стал звездой, снявшись в «Юности Петра», и бросил ее.
Мы не очень-то торопились идти в ЗАГС. Честно говоря, я даже толком не знал, развелась ли официально Маня со своим бывшим мужем. Ну какое это имело значение? Женя на горизонте не появлялся. Я его видел лишь на фотографиях в альбомах, знал, что он где-то есть.
Три года с Маней жили в гражданском браке. Не потому что меня проверяли, просто так сложилось. А на четвертом курсе встал вопрос о моей прописке. Дело в том, что меня позвали в Волгоградский театр, обещали главные роли, и возникли качели: ехать — остаться? Решили пожениться. Свадьбу сыграли в 1987-м. В ГУМе мне купили финский костюм, Марине мама сшила красивое платье, и мы вдвоем отправились сочетаться браком. От нашего дома до ЗАГСа шел прямой автобус. И вот с цветами, нарядные и счастливые, идем к остановке. Догоняет сосед:
— Вы куда?
— Жениться!
— Да вы что? Прямо так, что ли?! Подождите минутку...
И на своем жигуленке лихо подвез нас к ЗАГСу. Там уже ждали свидетели. Одеты они были совсем не торжественно: мой друг — чуть ли не в шортах. Помню, мы беспрерывно над чем-то ржали. А когда тетя с лентой через грудь, перепутав слова, торжественно произнесла: «Совет народных комиссаров...» — чуть со смеху не попадали. Тут еще свадебный оркестрик, узнав актрису еврейского театра «Шалом» Марину Голуб, врубил «Хаву нагилу».
Потом решили повторно сыграть свадьбу у меня в Волгограде. Вся родня сбежалась знакомиться с Маней. Моя мама имела неосторожность поведать Марине семейную тайну. В юности отцу предсказали раннюю смерть из-за порока сердца, который он заработал, упав ребенком в ледяную воду. Моя сердобольная бабушка, жалея сына, постоянно подливала ему водочки, чтобы веселее жилось. Мама, видя это, считала папу алкоголиком. Умер он действительно рано — в двадцать восемь лет, но не от алкоголизма или порока сердца, а подхватив энцефалит.
Маня эту историю приняла близко к сердцу, и любая рюмка в моей руке впоследствии комментировалась так: «Ага! Опять потянуло выпить!» Ярлык наследственного алкоголика как прилип ко мне, так и висит. До сих пор читаю в Маниных интервью: «У Вадика было пристрастие к алкоголю. Это наследственное...» Ее вообще трудно переубедить, если в чем-то уверена. Это черта лидера. Она и была лидером в нашей маленькой семье. Я ее роль не оспаривал.
Маня возвращалась домой из театра поздно, и часто за полночь у нас собирались компании. Она была заводилой на любой тусовке — «зажигалка», «энерджайзер». Я же совсем другой. Меня не очень-то принимали в московской компании, и оттого я чувствовал себя стесненно. Наверное потому и выпивал больше обычного — чтобы раскрепоститься. Первые годы много времени проводили на кухне — там собирались друзья, мы пели, играли на гитаре, шумно обсуждали театральные премьеры.
Нормальная московская артистическая жизнь. Но это не значит, что в доме царил богемный хаос. Маня — очень хозяйственная, у нее все аккуратно, по полочкам. Ей от мамы передался талант кулинара. Всегда любила покушать, никогда этого не скрывала и по поводу лишнего веса не комплексовала: «Ай, да и так хорошо!» В детстве, кстати, занималась балетом и была пластичной, легкой.
Я контролировал ее питание, заставлял заниматься спортом. Марина ходила на массажи, порой сидела на диете, но быстро соскакивала с режима. Мы постоянно друг друга подкалывали. Она кричала:
— Не пей!
Я в ответ:
— А ты не ешь!
Обязанности у нас распределялись так: на мне — походы в магазин за продуктами, глажка, стирка. Когда у Мани образовывалось свободное время, она готовила, убирала, занималась ребенком.
