Приезжаю на площадку, никакой сетки нет — значит, надо всерьез налаживать отношения с дикими зверями. Начали снимать сцену, как волки приближаются к моему герою, а волчица вдруг, вздыбив на загривке шерсть, принялась нарезать вокруг меня круги: дескать, это мой, не подходи! Испугался я страшно. Заметив это, девушка, которая занималась волками, закричала: «Только не бойся их, только не бойся!» Слава богу, все обошлось.
Большинство наших рисков и авантюр приходится на съемки. Я вот не катаюсь на горных лыжах, потому что если поломаюсь, без меня на полгода останется много проектов — в театре, кино, на телевидении. Однако если режиссер поставит задачу пролететь на горных лыжах, чтобы ветер развевал мои кудри, — я это сделаю.
— Так кажется или на самом деле в вашем тандеме Анна — сдерживающая, миротворческая сторона?
Анна: Видимо, да. Макс очень ранимый, все чувствует кожей, поэтому болезненно реагирует на хождение по залу, фотовспышки телефонов. В такие моменты мне его жалко до смерти. Умоляю шепотом: «Максюша, не обращай внимания...»
Максим: Иногда действительно хочется выставить особо бескультурного зрителя за дверь, но держишь себя в руках. В спектакле «Там же, тогда же» все действие происходит в номере отеля, и когда в зале звенит мобильный, я, не выходя из образа, говорю: «Ты слышишь? Какие тонкие стены в этой гостинице!»
В Питере был случай: в первом ряду сидела парочка, которая, видимо, не нашла номера в гостинице, поэтому устроила любовные игры в театре. Еще немного — и они приступили бы к самому главному. А у нас сцена, где я рассказываю, что моего сына убили на войне. Понимаю, что если сейчас ввяжусь в полемику, разрушится атмосфера спектакля и дальше все пойдет кувырком. Внутри поднимается горькое отчаяние: «Ну зачем вы пришли? Уйдите туда, где вам будет хорошо!» От абсолютной безысходности начал монолог, глядя прямо на них. И знаете, подействовало — до конца спектакля оба не шелохнулись.
Сейчас многие приходят в театр неплохо провести вечерок. И задача актера сделать так, чтобы спектакль стал для них событием. Для меня люди в зале — всегда соучастники. Часто замечаю, особенно на моноспектаклях: вон парень в третьем ряду копается в телефоне, а женщина во втором разворачивает шоколадку. Но проходит немного времени, и вижу: парень забыл про телефон, а тетенька про шоколадку. Все слушают, смотрят, в зале — звенящая тишина. Ну вот и хорошо, вот и славно.
— Вернемся к «Склифу», в восьмом сезоне которого вы оба планируете сниматься. По вашим предыдущим рассказам складывается впечатление, что на площадке вообще не бывает разногласий.
Максим: Конечно бывают, но всегда носят конструктивный и творческий характер. Однажды мы с Аней вообще встали на дыбы... Снимали серию, где Брагин в глубокой депрессии ищет помощи и поддержки, но видит одни затылки. И вот он приходит к Нине домой:
— Мне нужно с тобой поговорить.
А та только-только вышла замуж за Неклюдова, с головой окунулась в личную жизнь, поэтому выпроваживает Брагина:
— Иди, иди! Я не могу сейчас.
Прочитав в сценарии этот эпизод, мы оба взвились:
— Даже если будет наводнение с землетрясением или вообще конец света, у них такие отношения, что Нина не может отказать Брагину в поддержке!
У руководящей команды своя версия:
— Нина безумно любит мужа, и бросить его, чтобы пойти помочь другу... Нет! В жизни такого не бывает!
Дальше мы спорить не стали и придумали с Нюрой новый эпизод. У моего героя есть любимое место — уголок на крыше, куда он приходит отдохнуть, подумать. В написанном мной варианте Нина, прежде чем закрыть дверь, говорит Брагину: «Иди на крышу. Я скоро буду». И вот они, сидя на крыше, молча встречают рассвет над Москвой. В финале Брагин говорит два слова: «Будем жить».
Сняли эпизод за одну ночь. Получилось красиво, пронзительно. Однако в сериал сцена не вошла, что считаю ошибкой. Уверен: наш финал был более правильным и мог стать свидетельством того, насколько близки душевно наши герои.
И у меня, и у Ани случались моменты, когда оказывались в жизненной ловушке. Со мной такое бывало чаще, и я понимал, какая это удача, что у меня есть мудрая и отчаянная Нюра, которая не станет подзуживать: «Ну ты же мужик, давай соберись!», а просто будет рядом. Мы многое из наших отношений переносим на экран, поэтому зритель верит нашим героям.
К сожалению, масса современных фильмов и сериалов сделаны по шаблону, далекому от реальности: она, прекрасная доярка, в пять утра идет на сенокос при полном параде — с ярким макияжем, с прической от-кутюр. На экране все чаще не актрисы, а модели — до изумления похожие друг на друга, потому как «кройку и шитье» заказывали у одного пластического хирурга. Я как зритель смотрю на них и не верю ни единому слову. Эмоции, жесты — все фальшивое. Нет правды!
Никогда не войду в кадр, пока не узнаю, как держать тот или иной инструмент. Тем более медицинский. В первый съемочный день «Склифа» режиссер говорит:
— Ну, ты в операционной, что-то там делаешь...
Я такой:
— Секундочку! Как это — «что-то делаю»?! Нет, ребята, так нельзя!
В кино ведь иногда до смешного доходит: «Мы сейчас будем вырезать аппендицит!» — и начинают копошиться где-то в районе гланд... Для меня самая большая похвала, когда настоящие — не паркетные, а оперирующие каждый день хирурги говорят: «Черт! У вас в «Склифе» все как у нас!» После такой оценки легко игнорировать возмущенные реплики собравшихся в студии и вещающих на телекамеру якобы врачей: «Что это такое?! Какой-то расхлябанный доктор! Почему халат не застегнут? Что у него за прическа? И волосы, как положено, не убраны под чепчик!»
Моя признанная профессионалами «настоящесть» на экране дает право немного покомандовать на площадке: «Смойте с героини грим! И расчешите волосы, а то «башня» на голове!»
Артистки — они такие забавные... Каждое утро, приезжая на площадку, вижу одну и ту же картину: вот она вымыла голову, накрутила волосы, высушила, сняла бигуди, сделала начес, расчесала его, долго укладывала завитки, потом раз — и сверху шляпка! Еще артистки почему-то думают, что чем больше грима, тем лучше. Это серьезная ошибка: при обильном гриме камера дает возраст, поэтому чем чище, прозрачнее лицо, тем оно моложе.
