Слух о том, что кто-то разжился деньгами, немедленно разносился по дому, и все бежали занимать. В «Улье» дневали и ночевали, практически не возвращаясь на свои квартиры, Модильяни, Эренбург, Кандинский и Волошин, играли в шахматы, пили дешевое вино. У консьержки мадам Сегонде можно было в случае крайнего безденежья выпросить миску вечно кипевшего на крохотном примусе овощного рагу... Эта коммуна на несведущего посетителя производила впечатление сумасшедшего дома. Вот художник Сэм Грановский по кличке Ковбой распахивает окно второго этажа с воплем «Я гений, я гений!!!» Вот индус, имени которого никто не знает (по слухам, родственник махараджи), внезапно устраивает светский прием с шампанским. А вот смуглый гигант Диего Ривера размахивает мексиканской тростью, а рядом — высокая блондинка с экзотическим псевдонимом Маревна: в эту барышню, которую на самом деле величают Марией Воробьевой-Стебельской, все влюбляются и назначают ее русской музой парижской школы...
В комнатках-ателье устраивались по-разному. Одни собирали компании и кутили напропалую, другие отшельничали, доходя почти до аскезы, и полностью растворялись в работе. Бранкузи, живший в мастерской № 54, несмотря на имидж мрачноватого молчуна-бородача, балансировал где-то посередине. Мог надолго уединиться, обтачивая очередную обманчиво простую форму, но мог и посидеть где-нибудь в углу, пока шумная компания, постепенно пьянея, спорила о новом искусстве или травила байки о натурщицах.
Было голодно — одни материалы и инструменты влетали в копеечку, так что здорово выручали обеды у русской художницы Марии Васильевой. Она жила в скромной квартирке неподалеку от «Улья» и подрабатывала на жизнь прокормом голодных собратьев за ничтожную плату. Всего за шестьдесят сантимов можно было согреться в холодный день чашкой крепкого бульона, подкрепиться плошкой мясного рагу из обрезков, а еще были хлеб и чай — что еще нужно?
Бранкузи работал много и напряженно. Абстракции абстракциями, но сделанная им модель человеческого тела без кожи многие годы прослужит пособием студентам-медикам, а на парижских кладбищах будут ставить памятники его работы — что ж, тоже заработок. Одному из таких надгробий, к слову, предстоит прославиться.
...В самом воздухе Монпарнаса в призрачные довоенные годы была разлита романтика, порой с привкусом драмы. Бранкузи не отличался сентиментальностью, но на одну грустную историю что-то в его сердце откликнулось. В Париже вокруг Константина постепенно сформировался тесный кружок соотечественников, в основном людей творческих. Но был среди них и доктор Соломон Марбэ. Румынский физиолог стал предметом страстной любви и поклонения русской студентки-медички Тани Рашевской. Она работала его ассистенткой. Марбэ, человек действительно незаурядный, стал ее наваждением, но, увы, он был женат. Двадцатитрехлетняя Таня в 1910 году отравилась.
