Он с ходу предложил ей позировать, Каролин согласилась и не выразила ни малейшего удивления, обнаружив, что скульптор, без счета швырявший в баре деньги, привел ее в убогую мастерскую на Монпарнасе, скорее напоминавшую собачью конуру. «Наверное, тебе так куражистее!» — весело предположила она.
После сеанса Альберто затащил Каролин в постель, да она и не сопротивлялась. Эта двадцатилетняя оторва стала первой и единственной моделью, которая не перестала вдохновлять чудака-швейцарца на творчество после ночи близости. А ведь раньше стоило Джакометти переспать с натурщицей, как та в прежнем качестве больше для него не существовала. Потрясенный этим открытием, он записал в своем дневнике, что подобного сжигающего пожара страсти никогда еще не испытывал.
С того дня Каролин стала частой гостьей в «собачьей конуре». Однажды приехала на роскошном автомобиле. С обезоруживающей улыбкой сообщила, что машина ворованная, и поинтересовалась игриво: «Не сдашь меня легавым?»
Каролин оказалась воровкой, связанной, по ее словам, с парижскими гангстерами. Иногда она выполняла для них кое-какую работенку. До самого утра потрясенный Джакометти слушал рассказы о мире, который доселе был ему неведом. Девушка уверяла, что жизнь, полная риска и приключений, ей по нраву, от дружков перепадают стоящие вещицы — например это авто. Призналась, что имя Каролин не настоящее, не то, что дали родители, но пусть Альберто зовет ее именно так. Отец, кстати, повесился на собственном ремне, а от матери она давно сбежала. «Но повторяю: я не шлюха, — по-детски надув пухлые губки, промолвила Каролин. — Сплю лишь с теми, кто нравится».
Только дневнику поверял влюбленный Джакометти мучающие его страхи и тревоги: «Господи, я же старый! Страшный и худой, как пугало, забытое на поле... У меня желтые зубы, я насквозь прокурен. Впервые за последние лет двадцать посмотрел на свое отражение в витрине магазина — все лицо в морщинах, как у обезьяны, а я и не догадывался об этом!»
