О, какими проклятиями осыпал он немецких врачей, как ругал себя за то, что не вернулся вовремя в Россию, под присмотр Елизаветы Михайловны Добровой, великолепной акушерки, принимавшей Вадима.
Шуры не стало во вторник двадцать восьмого ноября 1906 года — умерла, прожив чуть больше месяца после рождения Дани. Уходила тяжело, то проваливаясь в жар и бред, то снова приходя в сознание. Во время одного из последних просветлений позвала к себе Анастасию Николаевну, тихо сказала: «Если меня не станет, пусть Леонид женится побыстрее, ему нельзя одному». Свекровь зацыкала на нее, принялась креститься, но невестка только молча отвернулась к стене. А через четверть часа уже снова металась в жару...
Хоронить Шуру повезла в Россию ее мать, она же забрала с собой и крошечного Даню. Леонид остался улаживать дела: хозяин берлинской квартиры, узнав, что овдовевший жилец решил отказаться от нанятой площади, потребовал уплатить неустойку.
Помешивая ложечкой остатки остывшего чая, Леонид Николаевич присел на стул, потер слипавшиеся глаза:
— Послушай, Аня, чего же ты все-таки хочешь? Развестись? За этим дело не станет — сейчас благодаря господам большевикам такие дела быстро решаются.
Даже в слабом свете ночника было видно, как вздрогнула Анна, на полуслове оборвав лившиеся беспрерывным потоком упреки. У него и самого похолодело на сердце от вырвавшихся слов — да глупые слова-то. Бравада и только. Какое уж тут разводиться. Как две ездовые собаки, впряженные в одни нарты посреди ледяной пустыни, они не имеют права на распри и должны только тянуть и тянуть свой воз: куча детей на руках, беспомощная мать, жизни своей не мыслящая без обожаемого Ленуши, их несчастный умирающий дом. О, поклажи в их нартах хоть отбавляй! И рассчитывать им обоим, кроме как друг на друга, не на кого. И он это знает. И Анна...
— Ложись-ка спать, — устало проговорил Андреев и, подойдя к жене, осторожно, но твердо вынул у нее из рук тетрадь дневника.
И, не оборачиваясь, вышел. Проходя мимо полуоткрытой двери гостиной, где на диване спал сын, заглянул к нему, поправил соскользнувшее одеяло. Тяжело, с силой цепляясь за перила, поднялся на второй этаж...
После смерти Шуры он, взяв с собой сына и Анастасию Николаевну, уехал к Горькому на Капри. Что ни вечер пытался завести разговор по душам, попросить совета. Но у Алексея Максимовича, срочно готовившего к публикации роман «Мать», было слишком мало времени, а чудного виноградного вина на острове — слишком много... Да и вряд ли помогли бы ему тогда разговоры. Не помог ничем и запоздалый, суетливый, даже стыдный какой-то роман с Надеждой Антоновой. В отчаянном одиночестве своем он просил ее приехать, не понимая отчетливо зачем... Она выполнила просьбу. Как видно, тоже от отчаяния, глодавшего ее после недавнего расставания с мужем. Пытаясь повернуть вспять время, они в течение двух недель упорно, из ночи в ночь занимались любовью. По утрам оба конфузились, скрывая смущение, рассуждали о свадьбе. Он очнулся первым. Написал Наде, уже принявшейся в России подыскивать им летнюю дачу, что возврата к прошлому нет и лучше обоим осознать это, пока не поздно.
