Меньше всего осенью 1906 года они ждали горя. Леонид и Шура, обвенчавшиеся в феврале 1902-го, день ото дня все крепче привязывались друг к другу. В декабре Шура родила сына, и Андреев со всей страстностью своей души окунулся в новое для себя состояние отцовства, принявшись вести вместе с женой «Дневник Димискина», как прозвали они сына Вадима. Вопреки обыкновению в этот раз он будто прятал от чужих свое чувство, на людях бывал с женой подчеркнуто ироничен, порою грубовато-строг, но даже посторонним бросалась в глаза та радость, которой зажигались его глаза, когда Шура входила в комнату, мимолетные взгляды, которые он постоянно бросал в ее сторону, словно проверяя: на растаял ли его Ангелочек.
Слава писателя Андреева росла не по дням, а по часам. Второе издание рассказов разобрали всего за две недели. Первым же драматургическим опытом Леонида Николаевича, пьесой «К звездам», заинтересовался МХТ. Даже тревоги революционного 1905 года как будто остались позади: из Таганской тюрьмы, куда Андреева посадили скорее для проверки и устрашения, чем за сотрудничество с социал-демократами, выручил Савва Морозов, по просьбе Горького внесший за Леонида десятитысячный залог. Лето они с Шурой и сыном провели в крошечной финской деревушке Ваммельсуу. Андреев, впервые оказавшийся в этих суровых, загадочно-притягательных местах, влюбился в них отчаянно: без устали колесил на велосипеде, катался на лодке, фотографировал северные виды на огромную неуклюжую камеру. Но осенью 1905-го семейство все-таки решило от греха подальше уехать в Европу: слишком уж неспокойно становилось в России.
На излете зимы в Германии Шурочка забеременела, и к осени Леонид снял в Берлине просторную квартиру неподалеку от Грюнвальдского леса. Договорился с местными врачами. Никаких особых волнений беременность Шуре не доставляла. Даже в последние дни перед родами она не оставила своего твердого правила: не ложиться раньше, чем Леонид кончит работать. Задремывала прямо на кушетке в его кабинете, а стоило ему встать из-за стола, тут же открывала глаза, готовая слушать. Последнее, что он успел ей прочесть, была трагическая сцена из новой пьесы «Жизнь человека». Шура плакала навзрыд...
«Зер гут, зер гут», — ворковал врач-немец, осматривая появившегося на свет малыша и успокаивающе похлопывая Леонида по руке. Тот налил доктору коньяку, себе нарзану, который в семье называли «холодное шампанское». Еще перед свадьбой дал Шуре слово больше не брать в рот спиртного и свято его держал. Звякнули бокалами...
Проводив доктора, сел за письмо другу: «Младенец хороший... Заграничная, брат, работа, это тебе не то что где-нибудь в Чухломе или в Хамовниках... Как бы пошлину не заплатить при выезде». Счастье переполняло душу. А к вечеру следующего дня у Шуры появились первые признаки родильной горячки.
