...«Дорогая Зюка, я сижу и сижу. Тоска возьмет, тогда перечитываю твои письма. Любовалась на Ленинград — замечательная открытка».
Больше Ольге не суждено увидеть Россию, она покинула ее навсегда. Русская осень и ранний снег отныне будут ей только сниться.
Директор Гранд-опера месье Руше сразу предложил Спесивцевой контракт, и сразу же не сложились ее отношения и с Парижем, и с театром. Сцена в полтора раза больше Мариинской, как на такой танцевать? Кордебалет деревянный, тяжеловесный. И почему они все время смеются? Над ней? Ведь она не понимает почти ни слова по-французски! Париж слишком чужой, слишком солнечный и веселый, ее постоянной меланхолии он совсем не подходил.
Плакать хотелось от одиночества и неустроенности. В отелях, по которым они с матерью скитались, голые стены, ни одной картины! А с каким грохотом горничные убирают соседние номера! Голова лопается. И кровати жесткие, узкие, все кости ломит.
Спесивцеву сразу сделали примой, присвоили звание «этуаль», публика с ума сходит на ее спектаклях, от оваций можно оглохнуть, но все равно она здесь чужая. В «Мариинке» была богиней, шла по театру — все ей с благоговением кланялись, а тут идешь, никто тебя не замечает, все несутся мимо, еще и локтем задеть могут. Но самое худшее, что во Франции уже не в моде классический балет, тут помешались на новых формах, на «фокинщине», а Ольга про себя твердо знала — еще Волынский ей это внушил — она создана исключительно для классики. «Только Одиллия, только Никия, только Петипа», — упрямо писала она в дневнике.
По правде говоря, Ольга все ждала, что скоро приедет Каплун и наладит ее жизнь, все возьмет на себя, как прежде, разберется с недоброжелателями, отомстит за ее обиды. А он все не ехал, даже перестал отвечать на письма. Зато недруги, по большей части являющиеся плодом ее воображения, каждый день множились.
Ольга вбила себе в голову, что с ней в театре не здороваются, и замучила директора жалобами на коллег. Руше обязал всех здороваться с мадемуазель Спесивцевой за километр. Однажды балерина шла по площади в театр, сверху открылось окно, и нестройный хор голосов оглушительно выкрикнул: «Бонжур, Ольга!»
