Так, мы побывали на Востоке, в Азии, на Антильских островах, Сейшелах... Встречи были редкими, и я ими дорожил. А однажды надумал взять тетрадь — знаете, такие школьные разлинованные тетрадки фирмы «Клерфонтен» — и начал все записывать, фиксировать пустяки каждого дня, проведенного с отцом. Это вполне логично. Думал, потом, когда вернусь домой, буду перечитывать написанное, переживать моменты эфемерного счастья вновь и вновь: во сколько проснулись, что подавали на завтрак, куда поехали... Как выглядят Бангкок, Сингапур, Бали…
Мама, кстати, очень обижалась:
— А почему, когда с отцом, ты все записываешь, а со мной — не пишешь ни строчки? Тебя же воспитываю я!
Развод делит вас пополам, распределяет ваше время на посещение двух квартир, Рождество вы празднуете дважды, у вас две детские... Вы как бы состоите из двух половинок. В одном месте смеетесь, в другом чаще плачете. Там врете, здесь нет. У папы не стоит говорить о маме, при маме желательно не упоминать отца.
В любом случае писать я начал в девять лет и вот все никак не могу остановиться. Впрочем, будь у меня счастливое детство в полной семье, стал бы я писателем? Вряд ли. Ущербность и переживания навязали мне профессию, которой я занялся, чтобы разобраться в той лжи, что меня окружала.
А окружали меня иллюзии, взрослые игры во «все у нас хорошо», в то время как шел бракоразводный процесс, ложь во множественном числе всюду, везде.
Например, я никогда не верил в бога, но при этом мне надлежало получить религиозное образование. Так было принято. В меня, несмышленого мальчика, вбивали непреложные понятия о греховности наслаждения, о том, какие за это последуют наказания и погружение в адовы муки. Так я навечно уяснил: «приятно — это плохо» и постоянно боялся радоваться.
Можете посмеяться, но я, взрослый человек, так и остался с этим жить. На уровне инстинкта. Зависаю где-то ночами, соблазняю женщин, обманываю их, пью, а наутро начинаю поедать себя упреками: подонок, ничтожество, будешь за все наказан. Эти мысли я не могу контролировать, не могу изжить. И хотя не верю в ад, не верю в высший суд, живу в страхе, в ожидании расплаты за все, что я натворил. Наверное, это чувство вины и стимулирует мое творчество.
Не стыдился бы — не писал бы книг.
— С отцом виделись регулярно?
— Он забирал нас на выходные раз в месяц. Был очень занят. В Париже держал свой офис, филиал американской фирмы «охотников за головами», как их называют. Четыре раза в год совершал кругосветное путешествие, носил дизайнерские костюмы и папки с бумагами в атташе-кейсе, был спортивным, но курил кубинские сигары. Ездил на Aston Martin. В сочетании с этой машиной мой отец смотрелся как настоящий Джеймс Бонд! Был всегда подтянут, хорош собой, но при этом убежденный одиночка, разведенный мужчина без привязанностей, выписывающий деловые и эротические журналы. В прихожей в вазе складировались визитки самых престижных парижских заведений: от Maxim’s Business Club до женевского Griffin’s — знак высших кругов, где он вращался.
Полки в квартире были забиты самыми модными гаджетами и электронными новинками тех лет.
В своей двухэтажной квартире, обставленной дорогой мебелью, он часто устраивал вечеринки, коктейли для друзей, на которые те приводили толпы случайных проходимцев, ищущих выгодные связи. Сколько раз я толкался в этой пестрой толпе, когда на наши с братом визиты выпадали праздничные фуршеты. Среди актрис, служащих министерств, фотографов и едва одетых, постоянно ржущих иностранок-моделей, порой вообще не понимающих, к кому они зашли в гости. Меня особо никто не стеснялся, и когда я входил в салон, чтобы принести чистые пепельницы или убрать со столиков пустые фужеры, кто-то театральным жестом пытался развеять клубы дыма анаши или демонстративно затыкался на матерном полуслове.
Утром салон походил на свинарник — среди бычков на полу порой валялись желатиновые капсулы амфетаминов.
После таких приключений трудно было возвращаться домой к матери, к одинаковым монотонным будням, однообразным блюдам на ужин — от спагетти до эскалопа, неизбежной чашечке цикория «Рикоре» на завтрак в семь утра, неподъемным ранцам, обязательной школьной скукоте и выцветшему экрану взятого напрокат телевизора, подле которого мы не смели задерживаться, ведь уроки начинались рано. Такие вот круги детского ада…
Чтобы не расстраивать маму, мы с братом старались делать вид, что не замечаем нашего положения, не страдаем от сложившейся ситуации, натягивали улыбки.
