У посольства в машине меня поджидал отец, и как только я прыгнула в машину, помчал меня через всю Москву в аэропорт. Спустя несколько часов я уже летела к Джону.
Прошло полгода, и его наконец-то опять впустили в Союз. Перед тем как расписаться, Джон сказал мне: «Я должен признаться тебе, что небогат». Я ответила, что мне это не важно. Поженились в люберецком загсе — в этом подмосковном городе у меня была квартира. Здесь, в двухкомнатной квартире на первом этаже, мы прожили двенадцать лет. Когда-то во дворе росло много зелени, но после того как мы поселились там вместе, все деревья срубили и открыли прямо напротив наших окон отделение милиции, обнеся его колючей проволокой.
Эту проволоку мы видели из окон все те годы. Но были молоды и счастливы, много времени проводили в театре, в квартиру же возвращались, только чтобы переночевать.
Конечно, расписавшись, мы думали, где нам жить — здесь или в Америке. Мне тогда казалось, что я смогу работать за океаном: наглая была, самоуверенная. Тем более что спектакль «Дорогая Елена Сергеевна» имел там большой успех, на одном банкете я даже спросила знаменитого американского актера, с которым меня познакомили: «Как вы думаете, я могла бы поучиться здесь?» «Вам учиться? — удивился он. — Вы уже сейчас сами могли бы преподавать в университете в Чикаго актерское мастерство и получать сорок тысяч долларов в год». Мне было двадцать семь лет, и преподавание не входило в мои планы, я даже обиделась.
Лучше, подумала я, играть какие-то роли, пусть и с акцентом, а спустя два-три года, когда окончательно освою язык, уже вольюсь в американскую киносреду. Но я понимала, что никогда не стану там своей. И тут все мои сомнения окончательно разрешил Джон: «У меня есть письменный стол и ты, больше мне ничего не надо. А тебе лучше жить там, где ты сможешь работать в полную силу. Зачем тебе играть в эпизодах и годами ждать настоящей роли?» Так мы остались в Москве.
…В тридцать лет я играла девятнадцатилетних, и все верили, что мне девятнадцать. У меня немножко запоздалое развитие. Но сейчас я со своей личностью сошлась, совпала. Мне моя педагог, Римма Солнцева, говорила: «Твое время наступит после сорока лет, и у тебя все сойдется». Так и есть.
Трудно ли Джону уживаться с актрисой? Не знаю. Он однажды сказал так: «Не трудно, нет — невозможно. Но интересно». Помню, мы с ним поехали в Петербург, где снималась картина «Бедный, бедный Павел», я там играла императрицу. Перед съемками мне надо было выспаться, а я не могла сомкнуть глаз: Джон — мой самый близкий человек, и именно поэтому его присутствие мешало мне стать Марией Федоровной. Мне было тесно, мне было душно, все было не так. Я приехала с «песком» в глазах, у меня от усталости дрожали руки, и в номере гостиницы тоже не отдохнула. Джон видел: со мной творится что-то невероятное — и ничего сделать не мог. Но он помнит мои тогдашние муки и старается отдавать мне столько пространства, сколько нужно для роли. Знает, что после премьеры спектакля на меня накатывают какие-то критические волны, находит опустошение, и несколько дней я пребываю в тяжелом состоянии, даже физически.