А вот знакомство с Виктором Лихоносовым стало для меня по-настоящему судьбоносным. Витька был звездой на футбольном поле. А «открыл» я его для себя во время школьного спектакля. Впечатление неизгладимое. Конец учебного года, седьмой класс, самодеятельный театр, премьера пьесы, которая так и называлась — «В начале мая». Шло действие ровно и пресно, как обычно бывает на любительских постановках. И вдруг на сцену выскакивает мальчишка: штаны закатаны, тапочки в руках, волосы мокрые… Вылетел и, смеясь, скачет на одной ноге, вытряхивая воду из ушей. И такая была в нем правда жизни, что показалось, будто со сцены действительно пахнуло майским грозовым воздухом! Ух как мне захотелось тогда в наш драмкружок!
Пятидесятые в Новосибирске — эпоха «Красного факела», его тогда даже прозвали «сибирским МХАТом».
Руководила театром Вера Редлих. Я не видел чеховской «Чайки», которая превзошла бы спектакль, поставленный Верой Павловной в «Красном факеле» в 1953 году.
Дни нашей с Витькой молодости вспоминаю с особым чувством. Мы не пропускали ни одного фильма в кинотеатре «Металлист», жадно принимали все, что нес театр. А в «Красном факеле» смотрели лучшие произведения мировой классики. После окончания Щукинского училища я получил распределение в «Красный факел». Но уже при вручении диплома меня «перехватил» кинематограф.
А поработать в родном театре я все-таки успел: в девятом классе по радио услышал, что «Факелу» требуются рабочие сцены на период московских гастролей, и отпахал все лето 1953-го.
Уже столичным студентом загорелось мне увидеть Шолохова. Так и записал в дневнике: «Завтра с Эрькой идем искать Шолохова. О-бя-за-тель-но!» Очень хотелось человеком стать. Доцарапался как-то до адреса, явился, правда, без Эрьки.
Вхожу в дом в Староконюшенном переулке. Поднимаюсь по широкой лестнице. Ход перегораживает гладкомордый охранник. Начинаю втолковывать, что-де я ходок из народа, хочу задать важный вопрос великому писателю. Если б сам Шолохов не появился в глубине коридора, охранник в доступных выражениях отправил бы меня обратно в народ.
Ко мне подошел человек — немного косолапый (да я и сам-то косолап), с жидкими волосами, с белыми, коротко постриженными усами, в гимнастерке донского казака.
Михаил Александрович сразу обнял меня, ткнулся усами мне в щеку.
На мне — темно-синее драповое пальто, за пазухой журнал — «Новый мир». Сам я в тот момент — сплошной комок нервов, вопросы в голове проносились, как красноармейская конница. Шел с надеждой: вот поговорю с Шолоховым, и все про жизнь станет ясно. А тут — челядь пялится, один, другой прибежал, коридор, нелепица, неудобица… Стою, толком ничего из себя выжать не могу, кроме: дайте совет, учиться мне дальше или не учиться.
— Учись, сынок, это тебе говорит человек, который никогда ничему не учился… — отвечает Шолохов. — Глаза у тебя хорошие, крепкие.
Все. Я вцепился в эту фразу. Понял ее по-своему.
