Она обижалась, когда слышала, что кто-то пренебрежительно называет оперетту «легким жанром»: одновременно и танцевать, и петь — это же так тяжело, не каждый артист осилит! А фонограмму Таня не только не признавала — не могла работать даже с микрофоном, объясняя: «Я из-за этого механического звука себя не слышу».
Так что поблажек от мужа ей не было. Наоборот, доставалось даже больше, чем другим актерам. Канделаки вообще не отличался сдержанностью. А тут еще срабатывал стереотип: «Моя жена — пусть слушается!» Супруг порой сильно расстраивал Таню своей грубостью, частенько срывал на ней раздражение — сам-то покричит и быстро остынет, а Таня потом долго переживает...
И если бы она не отдавала театру столько сил, мы могли бы увидеть больше фильмов с Татьяной Шмыгой — Эльдар Рязанов несколько раз ее к себе приглашал… Правда, Таня не очень жаловала свою легендарную Луизу Жермон из «Гусарской баллады», хотя сам фильм обожала. И даже на концертах отказывалась исполнять романс «Я пью — все мне мало». «Мне эта роль непонятна — ни начала, ни конца, — пожимала она плечами и всегда добавляла: — Но Эльдара я все равно очень люблю». Канделаки же никуда ее от себя не отпускал.
И при такой занятости зарплата в театре была мизерная. Хлебным временем для артистов оставался только Новый год, когда можно было заработать на «елках». Татьяна Шмыга тоже участвовала в таких представлениях. «Надеюсь, была Снегурочкой?» — интересовался я.
«Какое там! Четвертый зайчик справа!» — заливалась смехом Танечка.
Она признавалась, что любила Владимира Аркадьевича первые лет пять, а следующие пятнадцать их держала вместе только привычка. Таня много раз задумывала уйти от Канделаки — даже просто так, в никуда, но ее останавливала мама, которая к тому времени пережила три инфаркта. Танечка боялась, что она будет сильно переживать, если дочь расстанется с мужем. Более того… «Мне казалось, что наш развод ее убьет», — говорила она. Наверное, ради спокойствия матери так долго и терпела Канделаки.
А тот старел, и его характер от этого не улучшался. К тому же в 1964 году его довольно некрасиво «убрали» из театра, и Владимир Аркадьевич помнил эту обиду до самой смерти. Как-то я при нем случайно обронил фразу: «К вам в театр», так он сразу уточнил: «Это уже не ко мне».
Каково ему было видеть рядом женщину, которая продолжает жить опереттой и остается востребованной? Да и ревновал он ее постоянно, хотя Таня поводов для этого не давала.
…Незадолго до той «роковой» поездки в Париж она пригласила меня и режиссера Юрия Ершова к себе домой — задумывался спектакль «Эспаньола» по мотивам произведений Лопе де Веги. Поработали, сели перекусить, в это время домой возвращается Канделаки. «Владимир Аркадьевич! Вы как раз к обеду», — позвала его Таня за стол. «Я не хочу!» — буркнул он и ушел в свою комнату, хлопнув дверью. А потом жене высказывал: «Как только я увидел, что у нас сидит Кремер и ест мой грибной кулеш, сразу все про вас понял…» Канделаки что-то про нас с Таней себе надумал, хотя тогда подозревать еще было и нечего...
А вот по возвращении из Парижа я уже заканчивал «Эспаньолу» с особым вдохновением!
Выпускался спектакль со скрипом. На худсовете в театре мне перемывали косточки как соавтору и музыкальному руководителю постановки: «Это безобразие, ломка всех наших лучших традиций! Зря потрачены время и энергия чудесных артистов!» Секретарь парторганизации произнесла: «Я прослушала весь спектакль и не запомнила ни одной мелодии». Помнится, я тогда не выдержал и сказал: «Может быть, все дело в вашей памяти, а вовсе не в музыке?»
Но премьера все расставила по местам: после окончания спектакля возле служебного входа собралась целая толпа — дверь изнутри невозможно было открыть.