Словно дрейфующий айсберг, огромный, холодный, загадочный... В юности Мартон исколесил всю Европу: спал под открытым небом в полях и на железнодорожных вокзалах, работал учителем в школе, потом выучился на актера и много снимался: в Австралии, Америке, Европе. В общем, они с Евой были одной группы крови: мятежные, неусидчивые, пребывающие в вечном поиске люди. Главное достижение их отношений — они сразу определили, что не хотят устанавливать никаких границ друг для друга. Мартон по-прежнему желал оставаться свободным айсбергом, и Ева ничего не имела против. Ну не на привязи же его держать… Она и сама меньше всего хотела оказаться привязанной к какому-нибудь ревнивому самцу. Брак для себя Ева определяла как темницу для тела и души. Строить отношения — от одной этой фразы ей уже хотелось просто лечь и уснуть.
Получив открытку с приглашением на свадьбу Джой (тончайшая бумага с запахом ванили, белые розы, два изящно переплетенных кольца), она с ужасом повертела ее в руке — обнаружить в посылке жабу и то было бы приятнее. Все эти годы они с сестрой существовали словно в параллельных вселенных. Виделись в Париже у родителей, как-то выезжали отдыхать втроем с Марлен, но не более того, без особого рвения и восторга с обеих сторон. В какой-то момент многообещающая карьера будущего топ-менеджера Джой Грин дала неожиданный сбой, сестра влюбилась (очень странно, что она на это оказалась способной), да в кого — в потомка каких-то итальянских аристократов. И, конечно, они решили официально оформить отношения, потому что уверены в своих чувствах. Вот же скукотища, а?.. Нет, Ева и Мартон и в страшном сне не пошли бы в мэрию кого-то там уведомлять о своих чувствах.
Они даже не жили вместе. Разве что путешествовали всегда вдвоем. С первых заработков Ева купила квартиру в Лондоне, и Мартон помог ей выбрать красивый, элегантный рояль. Зачем ей нужен рояль, она, честно говоря, тогда и сама не знала… Он предлагал белый, но нет, Ева не могла изменить собственным принципам: только черный. Их довольно нетипичные, свободные от всех предрассудков отношения раздражали журналистов (влюбленные не таскались по барам и вечеринкам, не спускали денежки на шмотки и дорогие украшения), и как-то на пресс-конференции Еву спросили: а не ревновала ли она Мартона к партнерше по фильму «Эон Флакс» Шарлиз Терон?
— К кому? — удивилась Ева. — И как такая глупость пришла вам в голову?! Я же куда красивее… Ну да, там сидели американские журналисты, и, конечно, они посчитали, что Ева намеренно оскорбила их любимейшую звезду Шарлиз Терон.
Оказалось, что американцы вдобавок к их прочим грехам терпеть не могут французов. Но Еву в Америке больше всего огорчало не это и даже не дикая по своим масштабам антиникотиновая кампания, а отсутствие интересных ролей. Ей из фильма в фильм предлагали играть просто красивую женщину, вазу в тени главного героя. Быть вазой ей — актрисе европейской школы, не знавшей пощады в работе, годами корпевшей над своим английским… Но американские режиссеры не понимали и не принимали мрачноватый, готический стиль этой, бесспорно, весьма своеобразной французской актрисы. Ее встречи с голливудскими режиссерами обычно заканчивались на довольно минорной ноте.
— Даже не знаю, что с вами делать, — однажды признался один далеко не последний здесь режиссер. — Вы такая… темная…
— А может, это вы просто напрочь лишены воображения? — отчеканила Ева и, сверкнув глазами, густо обведенными черными тенями, гордо ушла, пружиня шаг в своих громоздких военных ботинках идеального черного цвета. При этом полы ее черного как ночь плаща развевались за спиной, словно крылья.
Да что там американцы… Косяки случались и с хвалеными шведскими интеллектуалами. С Ларсом фон Триером вышло кошмарное недоразумение. Он, кумир ее актерской души, пригласил Еву на главную женскую роль в «Антихристе». Но прочитав сценарий, Ева впала в жуткую тоску: такого мрака и беспредела, в который собирался погрузиться Триер, даже она не выдержала бы.
