Любой более-менее образованный человек знал, что Некрасов — певец страданий русского народа. О том, что страдать его научила она, а он мучил ее всю совместную жизнь, студенты, учителя, телеграфисты и земские статистики, разумеется, не догадывались.
...Беседа в доме Панаевой шла неспешно, Авдотья Яковлевна угощала гостя домашним печеньем — она была отменной кулинаркой. Ковалевский осторожно расспрашивал хозяйку о домашних делах: по литературному Петербургу ходили слухи, что Панаева страшно бедствует, порой у нее не хватает денег даже на еду.
Авдотья Яковлевна отшучивалась: дескать, дочку в любом случае поднимет, а больше ей ничего и не надо.
После родов Панаева успокоилась, подобрела и потихоньку начала забывать о бесконечных ссорах с Некрасовым, его бешенстве, своих слезах и постоянных взаимных упреках. О страдании, ставшем для обоих наркотиком... О его многодневных приступах хандры, когда он лежал отвернувшись к стене, ни с кем не разговаривая и отказываясь от еды.
Она вспомнила о том, как он успокаивал ее после ссор, возил по модным магазинам, когда ей хотелось новое платье. Что это была за жизнь! Но когда умер их первенец, она возненавидела и его, и себя. Однако расстаться они не могли до тех пор, пока Панаевой самой не удалось разорвать отношения: она вышла замуж за добродушного и бесцветного Головачева.
Но даже после этого Некрасов посвящал ей стихи.
И какие стихи!..
Лицо Панаевой посветлело, она будто помолодела лет на десять и вновь стала похожа на свои портреты. Ковалевский спросил, не нужна ли ей контрамарка на спектакль французской труппы Михайловского театра. Она вздохнула и ответила невпопад:
— Я любила Николая Алексеевича больше жизни и зла на него не держу.
...В 1877 году апрель в Петербурге выдался холодным, и расхаживающий около дома номер 36 по Литейному проспекту филер Степанов сильно продрог. Между тем лакей Василий отправился с поручением: Зинаида Николаевна велела ехать к иерею адмиралтейского собора Святого Спиридона отцу Михаилу Кутневичу. Петербургский митрополит сомневался, выстоит ли Некрасов венчание в храме, и подсказал выход: у военного ведомства есть походные церкви-палатки, одну из них можно разбить в гостиной.
Молодых обвенчают, не выходя из дома — желание Николая Алексеевича исполнится, а его здоровье не пострадает.
...Вечерело. На набережной Фонтанки в Третьем отделении работа подходила к концу, но в кабинете генерала Мезенцова по-прежнему горел свет. У него имелись веские причины полагать, что состояние Некрасова может оказаться не в тех руках. Николай Владимирович Мезенцов не сомневался: левое крыло «Земли и воли» вполне готово перейти к террору. Агентура уверяла, что поэта уговаривают передать деньги и ценные бумаги бунтовщикам. А это значит, что сотни тысяч рублей пойдут на покупку оружия, подкуп и съем конспиративных квартир. В конце концов они окажутся у тех, кто готов взорвать Зимний дворец.
И ведь Некрасов может на это пойти, с него станется... Однако к самому Некрасову полковник зла не питал, скорее сочувствовал: легко ли одновременно быть и большим барином, и ниспровергателем основ?
Если бы народолюбивая, вредная правительству риторика была, как говорят в Америке, «бизнесом» господина Некрасова, Мезенцов понимал бы яснее: направление «Современника» и впрямь приносило его владельцу немалые деньги. Но нет же — судя по всему, он и впрямь жил тем, о чем писал. И при этом оставался сплошным противоречием!
Возмущался, что народ спивается, — и держал в своей Карабихе винокуренный завод, выпускавший без малого сто тысяч ведер водки в год. Звал к борьбе — но когда после покушения на государя власти решили наконец навести порядок, написал оду в честь назначенного председателем Верховной следственной комиссии графа Муравьева...
Некрасов радел за мужицкую копейку, но при этом мог спокойно проиграть за вечер сорок тысяч рублей, а самый большой его карточный выигрыш равнялся шестистам тысячам — на эти деньги можно купить пару петербургских дворцов и несколько доходных домов в придачу.
Некрасов был гениальным игроком: железные нервы, холодный расчет, умение вовремя остановиться…
Стоит ли удивляться, что сотрудники «Современника» в один прекрасный день решили обревизовать журнал. Они проверили бухгалтерские книги и выяснили, что денег из кассы Некрасов не берет, но скандал тем не менее вышел громкий.
Мезенцов знал о многом, что делало Некрасова похожим на обычных, грешных, запутавшихся в земных делах людей.
