Обстоятельства поворачивались так, что пятидесятишестилетний Николай Алексеевич Некрасов, сын отставного майора, известный литератор, издатель журналов «Современник» и «Отечественные записки» и знаменитый своими фантастическими выигрышами карточный игрок (по сведениям Мезенцова, Некрасов крайне редко проигрывал в винт, ломбер, кадрилью и пикет), стал опасен для империи. И дело не только в том, что сочинения Некрасова будоражат умы: Мезенцова куда больше тревожили здоровье литератора, круг его знакомств и то, что поэт очень богат. Его беспокоило, в чьих руках окажутся некрасовские капиталы.
В квартире хозяина были приспущены шторы, прислуга осторожно ступала по мягким дорогим коврам. Зинаида Николаевна Викторова не спала уже несколько ночей подряд: Некрасов страдал от сильных болей.
Фекла была солдатской дочкой: рано осиротев, она пошла по дурной дорожке и в восемнадцать лет стала содержанкой петербургского купца Лыткина.
Купец хвастался ею перед своими приятелями, а однажды она познакомилась с Некрасовым. Дело кончилось тем, что поэт увел девушку у Лыткина, снял ей небольшую квартирку, холил, баловал и неожиданно обнаружил, что не может обходиться без веселой, доброй Феклы. Вскоре она переселилась на Литейный, принялась обучаться русской грамматике и французскому, истории и хорошим манерам. Принимала некрасовских гостей, ездила с ним на охоту, и мало-помалу все привыкли считать ее хозяйкой дома. Фекла ни о чем не просила — Николай Алексеевич сам решил повести ее под венец, хоть его родня на дух не выносила бывшую купеческую содержанку.
...Звонко бьют напольные часы, больной вздрагивает во сне и что-то бормочет.
Зинаида Николаевна поправляет ему подушку, смачивает запекшиеся губы водой с лимонным соком. Что он видит во сне? Где его мысли?
Она крестится на висящую в углу икону и молится о том, чтобы сон несчастного страдальца был светел и его душа отдохнула от мучений.
Но Николай Алексеевич редко думал о приятном, вот и сейчас, в полузабытьи-полудреме, заново проживал самый горький период своей жизни: пору жестокого безденежья, дырявых ботинок, сырых съемных углов.
...Ему вновь восемнадцать, он приехал в Петербург, чтобы определиться в военное училище, а вместо этого решил поступать в университет.
И провалился: на что еще мог рассчитывать вчерашний двоечник, так и не окончивший ярославскую гимназию? Четыре экзамена он сдал на единицы, пятый — на двойку, продолжать не имело смысла. Но с ним была тетрадь сочиненных еще в отцовском имении стихов, с ней юноша и связывал все свои надежды. Он не поступил в Дворянский полк, не вернулся в имение, и отец лишил его поддержки. Благодаря помощи добрых людей Николай опубликовал свои стихи — и... ничего не произошло. Деньги заканчивались, на улице холодало, но ему хотелось есть, и сперва в ломбард перекочевало пальто, затем и белье. Теперь он носил сюртук на голое тело, шею заматывал связанным матерью красным шарфом, а голову прикрывал соломенной шляпой. Но это еще полбеды: беда пришла, когда он оказался на улице...
Сперва он слег с горячкой, а когда поправился, хозяин квартиры, отставной солдат, попросил жильца подписать бумагу: обеспечением платы должны стать все его вещи.
Николай ее подписал, и холодным осенним вечером квартировладелец, отчаявшись получить долг, не открыл ему дверь. Молодой провинциал походил по улицам, присел на лестницу какого-то магазина, закрыл руками лицо и заплакал.
Зинаида Николаевна поправляла больному одеяло, а тот словно вновь слышал просьбу нищего:
— Подайте Христа ради!
Следом раздался второй голос: — Не видишь разве, он сам к утру окоченеет?
